Книга Бездомная, страница 32 – Катажина Михаляк

Это заставило меня держать язык за зубами.

Принимая подруг, я радостно им улыбалась.

А когда ко мне пришел врач – я залилась слезами.

Она принялась утешать меня: мол, у каждой молодой мамы бывают колебания настроения.

– Но я так боюсь… так боюсь за ребенка…

– Это вполне объяснимо, пани Кинга. Это даже делает вам честь.

– Но… я слышу… – Я хотела добавить «голоса», но прикусила язык. «Попадешь в психушку, и тогда у тебя действительно заберут ребенка». Разве смогут родители противостоять бандитам, когда те, вооруженные до зубов, придут за Алей?

Возможно, если бы врач не торопилась так к следующему пациенту, она обратила бы более пристальное внимание на мое состояние. Я не спала уже шесть суток. Об этом я ей сказала. Она отделалась заверением, что я наверняка сплю, иначе я бы сошла с ума.

«Да я же и сошла с ума!» – хотела закричать я – но молчала.

Она должна была заметить мои дрожащие руки, круги под глазами и сами глаза, покрасневшие от бессонницы и слез… Неужели же все молодые мамы выглядят как зомби, а вовсе не как воплощенное счастье?

Она уже намеревалась уходить, как я набралась смелости и прошептала:

– Кажется, у меня послеродовая депрессия.

– Это уже почти норма, – доброжелательно ответила она. – Каждая пятая новоиспеченная мама страдает от послеродовой депрессии. Пейте чаек из мелиссы, а если состояние ухудшится, я дам направление к специалисту. Договорились? Больше спите, пани Кинга, меньше беспокойтесь. Ребенок у вас здоровый. А сколько женщин, чьи дети рождаются с пороками развития или гипоксией мозга? Им бы ваши проблемы…

Знай я тогда то, что знаю сейчас, я бы сказала ей напрямик:

– У меня послеродовой психоз. Долго я так не выдержу.

Или ничего бы не говорила, а прямо из роддома взяла бы и поехала в психиатрическую больницу – там бы меня уже просто так не выпустили из рук, о нет, уж я-то кое-что об этом знаю. Там бы от меня не отделывались словами «пей чаек из мелиссы, детка» – там бы меня закрыли в отделении непрерывного наблюдения, с ребенком или без него, а впади я в бешенство – когда у меня все-таки отняли бы ребенка – что ж, парочка санитаров отлично справилась б и с этим бешенством, и со мной… Они бы держали меня там, фаршируя лекарствами, пока доктор не констатировал бы, что «улучшения налицо», и тогда, вероятно – или даже наверняка, – Алюся осталась бы жива.

Но тогда никто не хотел ни видеть, ни слышать, что на самом деле со мной происходит.

А я не сводила глаз с ребенка.

Днем и ночью.

Всю следующую неделю.

Знаете, есть такая пытка, очень утонченная и весьма эффективная: человека лишают сна. Как только он заснет – его будят. Сразу же. Такую пытку человек может выдержать десять дней. По истечении у него появляются галлюцинации – зрительные, слуховые, какие угодно, – затем он предпринимает попытки самоубийства, пока одна из них не окажется результативной. Через четырнадцать дней он в любом случае умирает.

Я через четырнадцать дней – это была ночь со среды на четверг, – услышала шаги, приближающиеся к комнате, в которой лежала я со спящим ребенком. Призывы «Кинга Круль! Где Кинга Круль?», не смолкавшие ни на минуту в течение всех последних… часов? дней? недель? (я напрочь потеряла чувство времени, день-деньской сверля ошалевшим взглядом дверь комнаты), – эти призывы вдруг стихли.

Им больше не нужно было звать, не нужно было искать. Они нашли.

Шаги стихли по ту сторону двери. Дверная ручка дрогнула.

Я была к этому готова. Ведь я ждала их – несколько дней? недель? – ждала, ежеминутно готовясь к бегству.

Чтобы обмануть преследователей, я торопливо нацарапала на листочке: «Я С МАЛЫШКОЙ ПОЕХАЛА К КШИШТОФУ», после чего набросила куртку прямо на ночную рубашку, завернула ребенка в пеленку и одеяльце и, ни секунды не задумываясь, выпрыгнула в окно.

Я приземлилась на колени – это был головокружительный прыжок с высокого первого этажа с ребенком на руках, – оперлась на локти, не выпуская из объятий Алюси, поднялась и побежала. Через дыру в заборе, через пустую сонную улицу, через мокрые от росы луга – лишь бы подальше от дома, где у двери спальни ждали Они. Калининградская мафия.

Почти бездыханная, я ворвалась в лес.

В ночной мгле светила полная луна, и только благодаря этому я не переломала ноги – хотя сегодня я эту луну проклинаю.

Еще полчаса назад я была так слаба, что чуть ли не теряла сознание по дороге в ванную, – но это было полчаса назад. Сейчас я была матерью, защищающей своего ребенка, и это придало мне титанических сил. Я была матерью, борющейся за свое дитя не на жизнь, а на смерть.

Наконец я остановилась… где-то посреди леса.

Упала на колени под высоким деревом.

– Здесь… – выдохнула я. – Здесь будет хорошо.

Во время всего этого безумного бега Аля не испустила ни звука. Я развернула одеяльце, и сердце у меня на несколько мгновений замерло: я подумала, что она мертва, что я задушила ее, изо всех прижимая к своей груди, но… нет, моя кроха дышала, сжимая и разжимая маленькие кулачки. Во мраке ночи блестели ее широко раскрытые глаза.

Я поцеловала ее в головку, пахшую детским маслом.

Меж корнями дерева виднелось довольно глубокое – на полметра – углубление. Я принялась копать дальше.

– Еще немножко, еще минутка – и ты будешь в безопасности, – шептала я ребенку, который тихо, спокойно лежал рядом.

Выстлав яму мхом и листвой, я положила в нее мое самое любимое существо и…

Кинга разразилась слезами. Опершись лбом о гладкую поверхность стола, она рыдала взахлеб – казалось, вот-вот умрет от отчаяния. Чарек сидел неподвижно, бледный как смерть; взглядом он буравил стену напротив. Ася дрожащей рукой коснулась спины Кинги: она догадывалась, что было дальше, и хотела слушать, и в то же время не хотела. Одна ее ипостась – человеческая – предпочла бы не слушать, но другая – взбудораженная донельзя акула пера – требовала крови.

И она получила эту кровь.

Алюся глядела на меня своими большими глазками, словно все понимала. Этот взгляд, последний взгляд моей доченьки, будет преследовать меня до конца моих дней. Но тогда я об этом не знала. Я думала лишь об одном: Они близко! Нужно спасать ребенка!

Накрыв пеленкой ее личико, я весь сверточек, от ножек до макушки, тщательно обложила мхом, а затем присыпала листвой.