Онлайн книга «Мать»
|
- Может быть, ты… уйдешь куда-нибудь? Это ее обидело. Отрицательно качнув головой, она сказала: - Нет. Зачем же? Был конец ноября. Днем на мерзлую землю выпал сухой мелкий снег, и теперь было слышно, как он скрипит под ногами уходившего сына. К стеклам окна неподвижно прислонилась густая тьма, враждебно подстерегая что-то. Мать, упираясь руками в лавку, сидела и, глядя на дверь, ждала… Ей казалось, что во тьме со всех сторон к дому осторожно крадутся, согнувшись и оглядываясь по сторонам, люди, странно одетые, недобрые. Вот кто-то уже ходит вокруг дома, шарит руками по стене. Стал слышен свист. Он извивался в тишине тонкой струйкой, печальный и мелодичный, задумчиво плутал в пустыне тьмы, искал чего-то, приближался. И вдруг исчез под окном, точно воткнувшись в дерево стены. В сенях зашаркали чьи-то ноги, мать вздрогнула и, напряженно подняв брови, встала. Дверь отворили. Сначала в комнату всунулась голова в большой мохнатой шапке, потом, согнувшись, медленно пролезло длинное тело, выпрямилось, не торопясь подняло правую руку и, шумно вздохнув, густым, грудным голосом сказало: - Добрый вечер! Мать молча поклонилась. - А Павла дома нету? Человек медленно снял меховую куртку, поднял одну ногу, смахнул шапкой снег с сапога, потом то же сделал с другой ногой, бросил шапку в угол и, качаясь на длинных ногах, пошел в комнату. Подошел к стулу, осмотрел его, как бы убеждаясь в прочности, наконец сел и, прикрыв рот рукой, зевнул. Голова у него была правильно круглая и гладко острижена, бритые щеки и длинные усы концами вниз. Внимательно осмотрев комнату большими выпуклыми глазами серого цвета, он положил ногу на ногу и, качаясь на стуле, спросил: - Что ж, это ваша хата, или - нанимаете? Мать, сидя против него, ответила: - Нанимаем. - Неважная хата! - заметил он. - Паша скоро придет, вы подождите! - тихо попросила мать. - Да я уже и жду! - спокойно сказал длинный человек. Его спокойствие, мягкий голос и простота лица ободряли мать. Человек смотрел на нее открыто, доброжелательно, в глубине его прозрачных глаз играла веселая искра, а во всей фигуре, угловатой, сутулой, с длинными ногами, было что-то забавное и располагающее к нему. Одет он был в синюю рубашку и черные шаровары, сунутые в сапоги. Ей захотелось спросить его - кто он, откуда, давно ли знает ее сына, но вдруг он весь покачнулся и сам спросил ее: - Кто ж это лоб пробил вам, ненько? Спросил он ласково, с ясной улыбкой в глазах, но - женщину обидел этот вопрос. Она поджала губы и, помолчав, с холодной вежливостью осведомилась: - А вам какое дело до этого, батюшка мой? Он мотнулся к ней всем телом: - Да вы не серчайте, чего же! Я потому спросил, что у матери моей приемной тоже голова была пробита, совсем вот так, как ваша. Ей, видите, сожитель пробил, сапожник, колодкой. Она была прачка, а он сапожник. Она, - уже после того как приняла меня за сына, - нашла его где-то, пьяницу, на свое великое горе. Бил он ее, скажу вам! У меня со страху кожа лопалась… Мать почувствовала себя обезоруженной его откровенностью, и ей подумалось, что, пожалуй, Павел рассердится на нее за неласковый ответ этому чудаку. Виновато улыбаясь, она сказала: - Я не рассердилась, а уж очень вы сразу… спросили. Муженек это угостил меня, царство ему небесное! Вы не татарин будете? Человек дрыгнул ногами и так широко улыбнулся, что у него даже уши подвинулись к затылку. Потом он серьезно сказал: - Нет еще. - Говор у вас как будто не русский! - объяснила мать, улыбаясь, поняв его шутку. - Он - лучше русского! - весело кивнув головой, сказал гость. - Я хохол, из города Канева. - А давно здесь? - В городе жил около года, а теперь перешел к вам на фабрику, месяц тому назад. Здесь людей хороших нашел, - сына вашего и других. Здесь - поживу! - говорил он, дергая усы. Он ей нравился, и, повинуясь желанию заплатить ему чем-нибудь за его слова о сыне, она предложила: - Может, чайку выпьете? - Что же я один угощаться буду? - ответил он, подняв плечи. - Вот уже когда все соберутся, вы и почествуйте… Он напомнил ей об ее страхе. «Кабы все такие были!» - горячо пожелала она. Снова раздались шаги в сенях, дверь торопливо отворилась - мать снова встала. Но, к ее удивлению, в кухню вошла девушка небольшого роста, с простым лицом крестьянки и толстой косой светлых волос. Она тихо спросила: - Не опоздала я? - Да нет же! - ответил хохол, выглядывая из комнаты. - Пешком? - Конечно! Вы - мать Павла Михайловича? Здравствуйте! Меня зовут - Наташа… - А по батюшке? - спросила мать. - Васильевна. А вас? - Пелагея Ниловна. - Ну вот мы и знакомы… - Да! - сказала мать, легко вздохнув и с улыбкой рассматривая девушку. Хохол помогал ей раздеваться и спрашивал: - Холодно? - В поле - очень! Ветер… Голос у нее был сочный, ясный, рот маленький, пухлый, и вся она была круглая, свежая. Раздевшись, она крепко потерла румяные щеки маленькими, красными от холода руками и быстро прошла в комнату, звучно топая по полу каблуками ботинок. «Без галош ходит!» - мелькнуло в голове матери. - Да-а, - протянула девушка, вздрагивая. - Иззябла я… ух как! - А вот я вам сейчас самоварчик согрею! - заторопилась мать, уходя в кухню. - Сейчас… Ей показалось, что она давно знает эту девушку и любит ее хорошей, жалостливой любовью матери. Улыбаясь, она прислушивалась к разговору в комнате. - Вы что скучный, Находка? - спрашивала девушка. - А - так, - негромко ответил хохол. - У вдовы глаза хорошие, мне и подумалось, что, может, у матери моей такие же? Я, знаете, о матери часто думаю, и все мне кажется, что она жива. - Вы говорили - умерла? - То - приемная умерла. А я - о родной. Кажется мне, что она где-нибудь в Киеве милостыню собирает. И водку пьет. А пьяную ее полицейские по щекам бьют. «Ах ты, сердечный!» - подумала мать и вздохнула. Наташа заговорила что-то быстро, горячо и негромко. Снова раздался звучный голос хохла: - Э, вы еще молоды, товарищ, мало луку ели! Родить - трудно, научить человека добру еще труднее… «Ишь ты!» - внутренно воскликнула мать, и ей захотелось сказать хохлу что-то ласковое. Но дверь неторопливо отворилась, и вошел Николай Весовщиков, сын старого вора Данилы, известный всей слободе нелюдим. Он всегда угрюмо сторонился людей, и над ним издевались за это. Она удивленно спросила его: |