Онлайн книга «Мать»
|
«Попалась?» - спросила она себя. А в следующий миг ответила, вздрагивая: «Может быть, еще нет…» И тут же, сделав над собой усилие, строго сказала: «Попалась!» Оглядывалась и ничего не видела, а мысли одна за другою искрами вспыхивали и гасли в ее мозгу. «Оставить чемодан, - уйти?» Но более ярко мелькнула другая искра: «Сыновнее слово бросить? В такие руки…» Она прижала к себе чемодан. «А - с ним уйти?.. Бежать…» Эти мысли казались ей чужими, точно их кто-то извне насильно втыкал в нее. Они ее жгли, ожоги их больно кололи мозг, хлестали по сердцу, как огненные нити. И, возбуждая боль, обижали женщину, отгоняя ее прочь от самой себя, от Павла и всего, что уже срослось с ее сердцем. Она чувствовала, что ее настойчиво сжимает враждебная сила, давит ей на плечи и грудь, унижает ее, погружая в мертвый страх; на висках у нее сильно забились жилы, и корням волос стало тепло. Тогда, одним большим и резким усилием сердца, которое как бы встряхнуло ее всю, она погасила все эти хитрые, маленькие, слабые огоньки, повелительно сказав себе: «Стыдись!» Ей сразу стало лучше, и она совсем окрепла, добавив: «Не позорь сына-то! Никто не боится». Глаза ее встретили чей-то унылый, робкий взгляд. Потом в памяти мелькнуло лицо Рыбина. Несколько секунд колебаний точно уплотнили все в ней. Сердце забилось спокойнее. «Что ж теперь будет?» - думала она, наблюдая. Шпион подозвал сторожа и что-то шептал ему, указывая на нее глазами. Сторож оглядывал его и пятился назад. Подошел другой сторож, прислушался, нахмурил брови. Он был старик, крупный, седой, небритый. Вот он кивнул шпиону головой и пошел к лавке, где сидела мать, а шпион быстро исчез куда-то. Старик шагал не торопясь, внимательно щупая сердитыми глазами лицо ее. Она подвинулась в глубь скамьи. «Только бы не били…» Он остановился рядом с нею, помолчал и негромко, сурово спросил: - Что глядишь? - Ничего. - То-то, воровка! Старая уж, а - туда же! Ей показалось, что его слова ударили ее по лицу, раз и два; злые, хриплые, они делали больно, как будто рвали щеки, выхлестывали глаза…. - Я? Я не воровка, врешь! - крикнула она всею грудью, и все перед нею закружилось в вихре ее возмущения, опьяняя сердце горечью обиды. Она рванула чемодан, и он открылся. - Гляди! Глядите все! - кричала она, вставая, взмахнув над головою пачкой выхваченных прокламаций. Сквозь шум в ушах она слышала восклицания сбегавшихся людей и видела - бежали быстро, все, отовсюду. - Что такое? - Вот, сыщик… - Что это? - Украла, говорит… - Почтенная такая, - ай-ай-ай! - Я не воровка! - говорила мать полным голосом, немного успокаиваясь при виде людей, тесно напиравших на нее со всех сторон. - Вчера судили политических, там был мой сын - Власов, он сказал речь - вот она! Я везу ее людям, чтобы они читали, думали о правде… Кто-то осторожно потянул бумаги из ее рук, она взмахнула ими в воздухе и бросила в толпу. - За это тоже не похвалят! - воскликнул чей-то пугливый голос. Мать видела, что бумаги хватают, прячут за пазухи, в карманы, - это снова крепко поставило ее на ноги. Спокойнее и сильнее, вся напрягаясь и чувствуя, как в ней растет разбуженная гордость, разгорается подавленная радость, она говорила, выхватывая из чемодана пачки бумаги и разбрасывая их налево и направо в чьи-то быстрые, жадные руки. - За что судили сына моего и всех, кто с ним, - вы знаете? Я вам скажу, а вы поверьте сердцу матери, седым волосам ее - вчера людей за то судили, что они несут вам всем правду! Вчера узнала я, что правда эта… никто не может спорить с нею, никто! Толпа замолчала и росла, становясь все более плотной, слитно окружая женщину кольцом живого тела. - Бедность, голод и болезни - вот что дает людям их работа. Все против нас - мы издыхаем всю нашу жизнь день за днем в работе, всегда в грязи, в обмане, а нашими трудами тешатся и объедаются другие и держат пас, как собак на цепи, в невежестве - мы ничего не знаем, и в страхе - мы всего боимся! Ночь - наша жизнь, темная ночь! - Так! - глухо раздалось в ответ. - Заткни глотку ей! Сзади толпы мать заметила шпиона и двух жандармов, и она торопилась отдать последние пачки, но когда рука ее опустилась в чемодан, там она встретила чью-то чужую руку. - Берите, берите! - сказала она, наклоняясь. - Разойдись! - кричали жандармы, расталкивая людей. Они уступали толчкам неохотно, зажимали жандармов своею массою, мешали им, быть может, не желая этого. Их властно привлекала седая женщина с большими честными глазами на добром лице, и, разобщенные жизнью, оторванные друг от друга, теперь они сливались в нечто целое, согретое огнем слова, которого, быть может, давно искали и жаждали многие сердца, обиженные несправедливостями жизни. Ближайшие стояли молча, мать видела их жадно-внимательные глаза и чувствовала на своем лице теплое дыхание. - Уходи, старуха! - Сейчас возьмут!.. - Ах, дерзкая! - Прочь! Разойдись! - все ближе раздавались крики жандармов. Люди перед матерью покачивались на ногах, хватаясь друг за друга. Ей казалось, что все готовы понять ее, поверить ей, и она хотела, торопилась сказать людям все, что знала, все мысли, силу которых чувствовала. Они легко всплывали из глубины ее сердца и слагались в песню, но она с обидою чувствовала, что ей не хватает голоса, хрипит он, вздрагивает, рвется. - Слово сына моего - чистое слово рабочего человека, неподкупной души! Узнавайте неподкупное по смелости! Чьи-то юные глаза смотрели в лицо ее с восторгом и со страхом. Ее толкнули в грудь, она покачнулась и села па лавку. Над головами людей мелькали руки жандармов, они хватали за воротники и плечи, отшвыривали в сторону тела, срывали шапки, далеко отбрасывая их. Все почернело, закачалось в глазах матери, но, превозмогая свою усталость, она еще кричала остатками голоса: - Собирай, народ, силы свои во единую силу! Жандарм большой красной рукой схватил ее за ворот, встряхнул: - Молчи! Она ударилась затылком о стену, сердце оделось на секунду едким дымом страха и снова ярко вспыхнуло, рассеяв дым. - Иди! - сказал жандарм. - Не бойтесь ничего! Нет муки горше той, которой вы всю жизнь дышите… |