Онлайн книга «Построение квадрата на шестом уроке»
|
И как будто не так уже стало тревожно. Потому что понятно ей стало, что это такое: это вроде стыда – за других, за тех, кто чужое берет (хорошо ей знакомое чувство). Под одеялом на правом боку Тамара Михайловна все о том же думает. Пытается представить полтора миллиарда чем-нибудь зримым и осязаемым. Вспоминает передачу, в которой ее сегодня днем показали – «Так ли плохо воровать?» Дурацкий вопрос. Разве можно ли так спрашивать? Потому и воруют. Потому и воруют, что никто не спрашивает как надо. Если спрашивают, то не то и не так. А вам бы только названия провокативные изобретать… Лишь бы с вывертом да не по-человечески… Чему же теперь удивляться? Тамара Михайловна одному удивляется: когда маленькими были те вороватые чиновники, мама разве им не говорила, что нельзя брать чужое? Тамара Михайловна, засыпая, вспоминает маму и себя маленькую. Она хочет вспомнить, как мама ей говорила, что нельзя брать чужое, но вспоминается, как в лодке плывут и собирают кувшинки. Никогда, никогда в жизни не брала чужого. И тут вдруг щёлк: – Брала! Тамара Михайловна глаза открыла. Почувствовала, как похолодела спина. Как стали ноги неметь. Испугалась даже. Тут же мобилизовался внутренний адвокат: брось, Томка, ты это чего? – это же совсем другой случай. Да как же другой, когда именно тот? И никакой не «именно тот». Все ты правильно сделала. Ведь должно все по справедливости быть. А разве справедливо, что к ним никто не ходит во двор, а все собаки исключительно к нам? Но, простите, так ведь нельзя. Это же последнее дело – за счет других свои проблемы решать. Разве так поступают интеллигентные люди? И совсем не «за счет». Им от этого хуже не стало. У них целых две было таблички, на одном практически месте. Просто, Томочка, ты устранила нелепость. Отговорочки. Нет! Одеяло роняя на пол, села на край кровати, а в висках у нее кровью стучит: – Нет! Нет! Нет! И понимает она, что муторность, которой хотела найти мотивацию, только тем и мотивирована, что это ее личная муторность. И что стыд, он не за других у нее, а за себя саму. Хотя бы раз в жизни взяла бы она чужое что-нибудь – какой-нибудь карандаш, какую-нибудь стирательную резинку, – тогда бы и это присвоение можно было проще перенести. Но Тамара Михайловна даже совочка в песочнице без спросу не брала ни разу, не было такого! И вдруг!.. Это же морок на нее нашел какой-то… Надев кофту на ночную рубашку, Тамара Михайловна идет на кухню пить валерьянку. Зябко. Нехорошо. Внутренний адвокат еще пытается вякать. В том духе, что не сами же две таблички себе установили парочкой, это просто ошибка каких-то высших распорядительных инстанций, а Тамара Михайловна ошибку исправила, и не переживать ей надо сейчас, но гордиться собой. Только: – Нет! Нет! Нет! – стучит кровью в висках. Маша поздно ложится – надо ей позвонить. – Машенька, как у тебя, все ли у тебя хорошо? – Тетя Тома, что-то случилось? – Ничего не случилось. Просто ты не звонишь, и я беспокоюсь. – В три часа ночи? – Как в три? Не может быть, три… Двенадцать! – Тетя Тома, у тебя что с голосом? – Действительно три. Извини. Что-то нашло на меня… Да, кстати. Зачем ты им сказала, что я старая дева? Кому какое дело, у кого какая частная жизнь? Что это за манера вмешиваться в чужие дела?.. – Подожди, я выйду в коридор… – Ты не дома? – Почему я не дома? – Ты никогда не называешь прихожую коридором. – Я дома. И я ничего плохого о тебе не сказала. Им нужен был определенный типаж. Образованная женщина, владеющая языком. Они этим и заинтересовались, что ты микробиолог, специалист по дрожжам, а уже только потом, что ты… как ты говоришь, старая дева. Ну, да. А что? Мы все разные. И это нормально. – Ты меня подставила, Маша. – Тетя Тома, извини, если так. Мне всегда казалось, что ты сама над этим посмеивалась. И потом что в этом такого? Посмотри на гомосексуалистов, они сейчас каминаут объявляют один за другим. Ты знаешь, что такое каминаут? – Маша, ты куришь. – Не курю. – Мне показалось, ты щелкнула зажигалкой. – А если бы и курила, то что? – Это ужасно. Она со мной разговаривала возмутительным тоном. – Лика? – Нет… как ее… Марина. Сценарист. – Ну так и послала бы на три буквы. – Я так и сделала. – Молодец. – Семнадцатого октября был день памяти твоей мамы. Ты ведь забыла. – Я не забыла. Я ее помянула. Одна. – А почему мне не позвонила? – А почему ты мне не позвонила? Она тебе сестра, точно так же, как мне мама. – Не вижу логики. Ну, ладно. Но на кладбище ты не была. – Откуда знаешь? – Знаю. Я и на бабушкину могилку сходила. Ты, наверное, забыла, где бабушкина могила? – И поэтому ты мне звонишь в три часа ночи? – Подожди… Один вопрос… Послушай, Машенька, я тут хотела спросить… скажи, пожалуйста, ты когда-нибудь брала чужое?.. – Тетя Тома, ты пьяная? – Нет, я знаю, что нет, но хотя бы мысль появлялась… взять… ну и взять? – В смысле украсть? – Ну, грубо говоря, да. Хотя я знаю, что ты – нет. – Да почему же нет? Я вот однажды черные очки украла. Дешевые, правда, копеечные, но украла. – Врешь. – На рынке. Там у торговца сотни очков висели, подделки всякие. Мне и не нужны были. Просто так украла. Потом выбросила. – Ты хочешь сказать, что ты клептоманка? – Нет. Просто украла. – Не верю. Не верю, Маша. – А у тебя в детстве мелочь из кармана таскала. – Зачем ты на себя наговариваешь? Это ж неправда! – А почему неправда? Все дети мелочь у взрослых таскают. – Неправда! Никто не таскает. Только те таскают, кто потом миллиарды таскает, из таких и получаются потом… а нормальные дети не будут таскать!.. И ты не таскала! – В классе четвертом… в пятом… Было дело – таскала. – Да ты девочка с бантом была! Ты в четвертом классе Блока наизусть читала! Думаешь, я совсем из ума вышла? – Тетя Тома, ты спросила – я ответила. – Ладно. Спи. Спокойной ночи. Ну что за дрянная девчонка! Решила над теткой поиздеваться… Тамара Михайловна прекрасно помнит, какие акварели рисовала Машенька в четвертом классе, выставляли на выставке в школе и даже отправляли в другой город на выставку. И это она, тетя Тома, заставила сестру перевести дочку в школу с испанским. А теперь будет Машенька ей говорить, что воришкой была! |