Книга Седьмая, страница 9 – Оксана Гринберга

— Друзья мои! — несло меня дальше. — Нам с вами предстоит начать новую жизнь.

— Так вроде уже начинали? — сказала Евдокия.

— Что — опять? — огорчилась Соня.

— Тише вы — сказала Анфиса.

Вася тихонько щупала курицу.

— Попрошу не перебивать — постучала я ложечкой Дусю по лбу. — Товарищи! Я что хотела сказать? Ну вот, сбили с мысли, теперь не помню. Да. Вспомнила. Друзья мои, кто из вас умеет открывать шампанское?

— А что его открывать? — тоном знатока сказала Дуся. — Вон ту проволочку раскручивай и все.

— Я-то раскручу, а что будет потом, знаешь?

— Как интересно — сказала Соня. — Давай, скорей, раскручивай.

Раскрутила. Раздался выстрел. Пробка, славатебеосспади, не оставив после себя жертв и разрушений, улетела на веранду. Шампанское и дорогие товарищи брызнули во все стороны. Бутылка в моих руках билась, как припадочная, извергаясь разбуженным вулканом. Расторопная Евдокия подсунула под вулкан пустую кастрюлю, от чего извержение обрело определенное направление.

— С Новым годом вас, друзья мои — сказала я через полчаса, когда все снова собрались за столом. — С новой жизнью — и отхлебнула из кастрюльки.

Дуся с Анфисой потащили на себя курицу. Соня вскрикнула «так нечестно» и собралась заплакать. Но я перехватила птицу на полпути и расчленила ее на всех. Отхлебнула из кастрюльки, потом еще раз, допила остатки и пошла на крыльцо проветриться. На крыльце было темно и холодно, где-то на другом конце села пели про мороз и про коня. Я посмотрела на звезды, немножко поплакала и пошла спать.

Потом ко мне пришла жареная курица — судя по запаху, а, судя по весу и на ощупь — Евдокия. Лизнула меня в щеку, сказала:

— Ну вот, праздник в доме, а ты… соленая. С Новым годом тебя. Все будет хорошо, вот увидишь.

И мы уснули. А Новый год пришел без нас. И когда мы утром проснулись, он был уже немножко не новый.

*****

Мое нынешнее утро — это десятки мелких дел, сотни мелких движений, примитивных, многократно повторяющихся, порой, не имеющих окончательного завершения

Растопить печь, нагреть воду, умыться, вымыть посуду, вынести грязную воду, принести чистую, подбросить дров в печь, принести пару охапок из дровяного сарая, приготовить завтрак, накормить всех, не забывая себя, нагреть воду, помыть посуду, вынести грязную воду, принести чистую, подбросить дров в печь… И так — по кругу, белкой в колесе. На каком-то этапе непременно что-нибудь уронишь, потеряешь, забудешь, разольешь, разобьешь.

Кошек всё это не касается — они, позавтракав, долго моются, как на прием к английской королеве, потом — сытые и чистые — заваливаются под теплый бок печки и спят до обеда.

Евдокия же, наоборот, принимает самое активное участие в хозяйственной деятельности. Она сопровождает меня повсюду, если не помогая физически, то поддерживая морально. Вместе мы идем в сарай за дровами (бери вот это полено, и вот это, а вот это не бери, у нас такое уже есть), к колонке за водой (ведро полнее наливай, что ж ты полведра собираешься нести), выносим кошачий горшок (а некоторые в туалет по морозу ходят, потому что). Иногда наши маршруты не совпадают: я выхожу из дома в то время, как Дуся заходит в дом, и наоборот.

Вот я несу охапку дров, руки у меня заняты, перед глазами занозистый деревянный бок, я передвигаюсь, как собака Павлова, повинуясь условному рефлексу, ибо ничего, кроме поленьев перед носом не вижу. Осторожно поднимаюсь на крыльцо, ногой открываю дверь, осторожно переступаю через порог и наступаю на что-то теплое и мягкое. Теплое и мягкое выдергивается из-под ноги, и кричит Дусиным голосом «убивают!»

С трудом удерживая равновесие, добегаю до печки и сваливаю дрова на пол.

— Господи, Дуся, как же ты меня напугала! У меня просто сердце остановилось.

— А куда оно бежало? — слабым голосом спрашивает убиенная.

— Оно не бежало — оно стучало.

— В дверь? — изумляется Евдокия. — Ты что, на улице его оставила?

— Да ну тебя, Дуся, скажешь тоже — смеюсь я. — Это так говорится — сердце стучит. На самом деле, оно просто сжимается и разжимается — вот так, как мой кулак, и если приложить ухо к груди, слышен звук, похожий на стук.

— Ой — сказала Дуся — как интересно. А можно я приложу ухо к твоей груди?

— Ну, приложи — великодушно разрешаю я.

Евдокия прижимается ко мне и замирает, закрыв глаза. Она молчит так долго, что я беспокоюсь:

— Ну, что там?

— Стучит — восторженно шепчет Дуся. — Вот прямо мне в ухо — тук, тук, тук. Слушай, а давай теперь ты послушаешь, как у меня стучит.

Приходится согнуться в три погибели, чтобы приложиться к Дусиному боку. Что-то там, внутри Евдокии, бурчит и переливается, мешая сосредоточиться на издаваемом Дусиным сердцем стуке.

— Ну? — спрашивает сверху Евдокия.

— Стучит — докладываю я. — Даже громче, чем у меня.

Мы с Дусей чувствуем себя сообщницами. Нас объединяет такая важная штука, как стук наших сердец. Торжественно молчим, осознавая важность момента.

— А что это вы тут делаете? — на пороге возникает заспанная Анфиса.

— Ой, Фиска! — восклицает Евдокия. — Тут такое! Тут у нас стучит внутри. Иди к нам, мы тебя слушать будем.

— Еще чего — говорит Анфиса и прошмыгивает мимо нас на веранду. Вслед за ней мелькает рыжий Сонин хвост. Дуся, чтобы не упустить еще и Василису, рванулась в комнату и вскоре оттуда донеслось:

— Сейчас…слушать…стой…погоди…ну погоди ты…да что ж ты царапаешься-то…ай…ой…

Из комнаты выглядывает взлохмаченная Дусина голова:

— Слушай, тут у Василисы, кажется, сердце остановилось.

Я выронила ложку, которой мешала в кастрюле, и рванулась через кухонный порог. Вася сидит на шкафу, под самым потолком, сердито глядя вниз и нервно охаживая себя хвостом.