Онлайн книга «Фома Гордеев»
|
— Ти-ше, — сказал учитель, болезненно сморщив желтое лицо с усталыми глазами. А Ежов звонко и быстро говорил: — Теперь мы узнали, что первый разносчик получил барыша семнадцать копеек... — Довольно!.. Гордеев! Что нужно сделать, чтобы узнать, сколько барыша получил второй разносчик? Наблюдая за поведением мальчиков, — так непохожих друг на друга, — Фома был захвачен вопросом врасплох и — молчал. — Не знаешь?.. Объясни ему, Смолин... Смолин, аккуратно вытиравший тряпкой пальцы, испачканные мелом, положил тряпку, не взглянув на Фому, окончил задачу и снова стал вытирать руки, а Ежов, улыбаясь и подпрыгивая на ходу, отправился на свое место. — Эх ты! — зашептал он, усаживаясь рядом с Фомой и уж кстати толкая его кулаком в бок. — Чего не можешь! Всего-то барыша сколько? тридцать копеек... а разносчиков — двое... один получил семнадцать — ну, сколько другой? — Знаю я, — шёпотом ответил Фома, Чувствуя себя сконфуженным и рассматривая лицо Смолина, степенно возвращавшегося на свое место. Ему не понравилось это лицо — круглое, пёстрое от веснушек, с голубыми глазами, заплывшими жиром. А Ежов больно щипал ему ногу и спрашивал: — Ты чей сын — Шалого? — Да... — Ишь... Хочешь, я тебе всегда подсказывать буду? — Хочу... — А что дашь за это? Фома подумал и спросил: — А ты знаешь сам-то? — Я? Я — первый ученик... — Вы, там! Ежов — опять ты разговариваешь? — крикнул учитель. Ежов вскочил на ноги и бойко сказал: — Это не я, Иван Андреич, — это Гордеев! — Оба они шепчутся, — невозмутимо объявил Смолин. Жалобно сморщив лицо и смешно шлепая своей большой губой, учитель пожурил всех их, но его выговор не помешал Ежову тотчас же снова зашептать: — Ладно, Смолин! Я тебе припомню за ябеду... — А ты зачем сваливаешь на новенького? — не поворачивая к ним головы, тихо спрашивал Смолин. — Ладно, ладно! — шипел Ежов. Фома молчал, искоса поглядывая на юркого соседа, который одновременно и нравился ему и возбуждал в нем желание отодвинуться от него подальше. Во время перемены он узнал от Ежова, что Смолин — тоже богатый, сын кожевенного заводчика, а сам Ежов — сын сторожа из казенной палаты, бедняк. Это было ясно по костюму бойкого мальчика, сшитому из серой бумазеи, украшенному заплатами на коленях и локтях, по его бледному, голодному лицу, по всей маленькой, угловатой и костлявой фигуре. Говорил Ежов металлическим альтом, поясняя свою речь гримасами и жестами, и часто употреблял в речи свои слова, значение которых было известно только ему одному. — Мы с тобой будем товарищи, — объявил он Фоме. — А ты зачем давеча учителю на меня пожаловался? — напомнил ему Гордеев, подозрительно косясь на него. — Вот! Что тебе? Ты новенький и богатый, — с богатых учитель-то не взыскивает... А я — бедный объедон, меня он не любит, потому что я озорничаю и никакого подарка не приносил ему... Кабы я плохо учился — он бы давно уж выключил меня. Ты знаешь — я отсюда в гимназию уйду... Кончу второй класс и уйду... Меня уж тут один студент приготовляет... Там я так буду учиться — только держись! А у вас лошадей сколько? — Три... Зачем тебе много учиться? — спросил Фома. — Потому что — я бедный... Бедным нужно много учиться, от этого они тоже богатыми станут, — в доктора пойдут, в чиновники, в офицеры... Я тоже буду звякарем... сабля на боку, шпоры на ногах — дрынь, дрынь! А ты чем будешь? — Н-не-знаю!.. — задумчиво сказал Фома, разглядывая товарища. — Тебе ничем не надо быть... А голубей ты любишь? — Люблю... — Какой ты фуфлыга! У-у! O-o! — передразнивал Ежов медленную речь Фомы. Сколько у тебя голубей? — У меня нет... — Эх ты! Богатый, а не завел голубей... У меня и то три есть, — скобарь один, да голубка пегая, да турман... Кабы у меня отец был богатый, — я бы сто голубей завел и всё бы гонял целый день. И у Смолина есть голуби — хорошие! Четырнадцать, — турмана-то он мне подарил. Только — все-таки он жадный... Все богатые — жадные! А ты — тоже жадный? — Н... не знаю, — нерешительно сказал Фома. — Ты приходи к Смолину, вместе все трое и будем гонять... — Ладно... ежели меня пустят... — Разве отец-то не любит тебя? — Любит. — Ну, так пустит... Только ты не говори, что и я тоже пойду, — со мной, пожалуй, и взаправду не пустит... Ты скажи — к Смолину, мол, пустите... Смолин! Подошел толстый мальчик, и Ежов приветствовал его, укоризненно покачивая головой: — Эх ты, рыжий ябедник! Не стоит с тобой и дружиться, — булыжник! — Что ты ругаешься? — спокойно спросил Смолин, разглядывая Фому неподвижными глазами. — Я не ругаюсь, а правду говорю, — пояснил Ежов, весь подергиваясь от оживления. — Слушай! Хотя ты и кисель, да — ладно уж! В воскресенье после обедни я с ним приду к тебе... — Приходите, — кивнул головой Смолин. — Придем... Скоро уж звонок, побегу чижа продавать, — объявил Ежов, вытаскивая из кармана штанишек бумажный пакетик, в котором билось что-то живое. И он исчез со двора училища, как ртуть с ладони. — Ка-акой он! — сказал Фома, пораженный живостью Ежова и вопросительно глядя на Смолина. — Ловкий, — пояснил рыжий мальчик. — И веселый, — добавил Фома. — И веселый, — согласился Смолин. Потом они помолчали, оглядывая друг друга. — Придешь ко мне с ним? — спросил рыжий. — Приду... — Приходи... У меня хорошо... Фома ничего не сказал на это. Тогда Смолин спросил его: — У тебя много товарищей? — Никого нет... — У меня тоже до училища никого не было... только братья двоюродные... Вот теперь у тебя будут сразу двое товарищей... — Да, — сказал Фома. — Когда есть много товарищей — это весело... И учиться легче — подсказывают... — А ты хорошо учишься? — Я — всё хорошо делаю, — спокойно сказал Смолин. Задребезжал звонок, точно испуганный и торопливо побежавший куда-то... Сидя в школе, Фома почувствовал себя свободнее и стал сравнивать своих товарищей с другими мальчиками. Вскоре он нашел, что оба они — самые лучшие в школе и первыми бросаются в глаза, так же резко, как эти две цифры 5 и 7, не стертые с черной классной доски. И Фоме стало приятно оттого, что его товарищи лучше всех остальных мальчиков. |