Онлайн книга «Фома Гордеев»
|
— Как в сказках... Не настоящее всё... — Ошибаешься! Ты ведь не читал книг, — как же можешь судить? Именно они-то и есть настоящее. Они учат жить. — Ну! — махнул рукой Фома. — Брось... никакого толку не будет от книг твоих!.. Вон отец-то у тебя книг не читает, а... ловок он! Смотрел я на него сегодня — завидно стало. Так это он со всеми обращается... свободно, умеючи, для всякого имеет слово... Сразу видно, что чего он захочет, того и добьется. — Чего он добивается? — воскликнула Люба. — Денег только... А есть люди, которые хотят счастья для всех на земле... и для этого, не щадя себя, работают, страдают, гибнут! Разве можно отца равнять с ними?! — Не равняй!.. Им, стало быть, одно нравится, а крестному другое... — Им ничего не нравится! — Это как же? — Они хотят всё изменить... — Так ведь чего-нибудь ради они стараются? — резонно возразил Фома. Чего-нибудь хотят? — Счастья для всех! — горячо вскричала Люба. — Ну, я этого не понимаю...— качая головой, сказал Фома. — Кто это там о моем счастье заботится? И опять же, какое они счастье мне устроить могут, ежели я сам еще не знаю, чего мне надо? Нет, ты вот что, ты бы на этих посмотрела... на тех, что вот обедали... — Это не люди! — категорически объявила Люба. — Да уж я там не знаю, кто они по-твоему, но только видно сразу — место свое они знают. Ловкий народ... развязный... — Эх, Фома! — огорченно воскликнула Люба. — Ничего ты не понимаешь! Ничто тебя не волнует! Ленивый ты какой-то... — Ну, поехала! Просто я еще не. осмотрелся... — Просто ты — пустой, — объявила Люба решительно и твердо. — В душе моей ты не была...— возразил спокойно Фома. — Дум моих ты не знаешь... — О чем тебе думать? — сказала Люба, пожимая плечами. — Эко! Один я? Это раз... Жить мне надо? Это два. В теперешнем моем образе совсем нельзя жить — я это разве не понимаю? На смех людям я не хочу... Я вон даже говорить не умею с людьми... Да и думать я не умею...— заключил Фома свою речь и смущенно усмехнулся. — Читать нужно, учиться нужно, — убедительно советовала Люба, расхаживая по комнате. — В душе у меня что-то шевелится, — продолжал Фома, не глядя на нее и говоря как бы себе самому, — но понять я этого не могу. Вижу вот я, что крестный говорит... дело всё... и умно... Но не привлекает меня... Те люди куда интереснее для меня. — Да аристократия-то? — спросила Люба. — Да... — Там тебе и место! — с презрительной улыбкой сказала Любовь. -Эх ты! Разве они люди? Разве у них есть души? — Почему ты знаешь их? Ведь незнакома... — А книги? Горничная внесла самовар, и разговор прервался. Люба молча заваривала чай, Фома смотрел на нее и думал о Медынской. С ней бы поговорить! — Да-а, — задумчиво заговорила девушка, — с каждым днем я всё больше убеждаюсь, что жить — трудно... Что мне делать? Замуж идти? За кого? За купчишку, который будет всю жизнь людей грабить, пить, в карты играть? Не хочу! Я хочу быть личностью... я — личность, потому что уже понимаю, как скверно устроена жизнь. Учиться? Разве отец пустит... Бежать? Не хватает храбрости... Что же мне делать? Она сжала руки и поникла головой над столом. — Если бы ты знал, как противно всё... Ни души живой вокруг... С той поры, как умерла мать, — отец всех разогнал. Иные уехали учиться... Липа уехала. Она пишет: «Читай!» Ах, я читаю! — с отчаянием в голосе воскликнула она и, помолчав секунду, тоскливо продолжала: — В книжках нет того, что нужно сердцу... и я не понимаю многого в них... Наконец, мне скучно... скучно мне читать всегда одной, одной! Я говорить хочу с человеком, а человека нет! Мне тошно... живешь один раз, и уже пора жить... а человека всё нет... нет! Для чего жить? Ведь я в тюрьме живу! Фома слушал ее речь, пристально рассматривая пальцы свои, чувствовал большое горе в ее словах, но не понимал ее. И, когда она замолчала, подавленная и печальная, он не нашел, что сказать ей, кроме слов, близких к упреку: — Вот ты сама говоришь, что книжки ничего не стоят для тебя, а меня учишь: читай!.. Она взглянула в лицо ему, и в ее глазах вспыхнула злоба. — О, как бы я хотела, чтоб в тебе проснулись все эти муки, которыми я живу... Чтоб и ты, как я, не спал ночей от дум, чтоб и тебе всё опротивело... и сам ты себе опротивел! Ненавижу я всех вас... ненавижу! Она, вся красная, так гневно смотрела на него и говорила так зло, что он, удивленный, даже не обиделся на нее. Никогда еще она не говорила с ним так. — Что это ты? — спросил он ее. — И тебя я ненавижу! Ты... что ты? Мертвый, пустой... как ты будешь жить? Что ты дашь людям? — вполголоса и как-то злорадно говорила она. — Ничего не дам, пускай сами добиваются...— ответил Фома, зная, что этими словами он еще больше рассердит ее. Сила ее упреков невольно заставляла Фому внимательно слушать ее злые речи; он чувствовал в них смысл. Он даже подвинулся ближе к ней, но, негодующая и гневная, она отвернулась от него и замолчала. На улице еще было светло, и на ветвях лип пред окнами лежал отблеск заката, но комната уже наполнилась сумраком. Огромный маятник каждую секунду выглядывал из-за стекла футляра часов и, тускло блеснув, с глухим, усталым звуком прятался то вправо, то влево. Люба встала и зажгла лампу, висевшую над столом. Лицо девушки было бледно и сурово. — Накинулась ты на меня, — сдержанно заговорил Фома, — чего ради? Непонятно... — Не хочу я с тобой говорить! — сердито ответила Люба. — Дело твое... Но все-таки... чем же я провинился? — Пойми, душно мне! Тесно мне... Ведь разве это жизнь? Разве так живут? Кто я? Приживалка у отца... держат меня для хозяйства... потом замуж! Опять хозяйство... — А я тут при чем? — спросил Фома — Ты — не лучше других... — И за то виноват пред тобой? — Ты должен желать быть лучше... — Да разве я этого не желаю?! — воскликнул Фома. Девушка хотела что-то сказать ему, но в это время где-то задребезжал звонок, и она, откинувшись на спинку стула, вполголоса сказала: — Отец... — Ну, хоть и подождал бы он, так не огорчил, — сказал Фома. — Хотелось мне еще тебя послушать... больно уж любопытно... — А! Детишки мои, сизы голуби! — воскликнул Яков Тарасович, являясь в дверях. — Чаек пьете? Налей-ка мне, Любава! |