Онлайн книга «Лучшие новеллы»
Ум ее к тому же был прост, как дважды два четыре, а звонкий смех заменял ей мысль. Инстинктивно гордясь своею красотою, она питала отвращение даже к самым легким покровам и расхаживала, бегала и прыгала по моему дому с бессознательным и смелым бесстыдством. Пресытясь наконец любовью, измученная воплями и движениями, она засыпала крепким и мирным сном возле меня на диване; от удушливой жары на ее потемневшей коже проступали крошечные капельки пота, а ее руки, закинутые под голову, и все сокровенные складки ее тела выделяли тот звериный запах, который так привлекает самцов. Иной раз она приходила вечером, когда муж ее был где-то на работе. И мы располагались на террасе, чуть прикрываясь легкими и развевающимися восточными тканями. Когда в полнолуние громадная яркая луна тропических стран стояла на небе, освещая город и залив с его полукругом гор, мы видели вокруг себя, на всех других террасах, как бы целую армию распластавшихся безмолвных призраков, которые иногда вставали, переменяли место и укладывались снова в томной теплоте отдыхающего неба. Невзирая на ясность африканских вечеров, Маррока упорно ложилась спать голою под яркими лучами луны; она нисколько не беспокоилась о всех тех людях, которые могли нас видеть, и часто, презирая мои мольбы и опасения, испускала среди ночного мрака протяжные трепетные крики, в ответ на которые вдали раздавался вой собак. Однажды вечером, когда я дремал под необъятным небосводом, сплошь усыпанным звездами, она стала на колени возле меня на ковре и, приблизив к моему рту свои большие вывороченные губы, сказала: – Ты должен прийти ночевать ко мне. Я не понял. – Как это – к тебе? – Ну да. Когда муж уйдет, ты придешь спать на его место. Я не мог удержаться и расхохотался. – К чему это, раз ты приходишь сюда? Она продолжала, говоря мне прямо в рот, обжигая меня своим горячим дыханием до самого горла и увлажняя мои усы: – Чтобы у меня сохранилась память о тебе. И «р» слова «сохранилась» еще долго с шумом потока звучало в скалах. Я никак не мог постичь ее мысль. Она обвила руками мою шею. – Когда тебе вскоре придется уехать, – сказала она, – я не раз буду думать об этом. И, прильнув к мужу, буду представлять, что это ты. Все «ррре», «ррри», «ррра» казались в ее устах раскатами близкой грозы. Тронутый, да и развеселившись, я прошептал: – Но ты сумасшедшая. Я предпочитаю ночевать дома. У меня действительно нет ни малейшей склонности к свиданиям под супружеской кровлей, – это мышеловка, в которую постоянно попадаются дураки. Но она просила, умоляла и даже плакала, прибавляя: – Ты посмотррришь, как я буду тебя любить. «Посмотррришь» прозвучало наподобие грохота барабана, бьющего тревогу. Ее желание показалось мне таким странным, что я не мог его ничем объяснить; затем, поразмыслив, я решил, что здесь примешалась какая-то глубокая ненависть к мужу, одно из тех тайных возмездий женщины, которая с наслаждением обманывает ненавистного человека и хочет вдобавок насмеяться над ним в его собственном доме, среди его обстановки, в его постели. Я спросил ее: – Твой муж дурно обращается с тобой? Она рассердилась. – О нет, он очень добр. – Но ты его не любишь? Она вскинула на меня громадные изумленные глаза. – Нет, напротив, я его очень люблю, очень, очень, но не так, как тебя, мое серррдце. Я совсем уже ничего не понимал, и пока старался что-либо угадать, она запечатлела на моих губах один из тех поцелуев, силу которых отлично знала, прошептав затем: – Ты пррридешь, не пррравда ли? Однако я не соглашался. Тогда она немедля оделась и ушла. Восемь дней она не показывалась. На девятый появилась и, с важностью остановившись на пороге моей комнаты, спросила: – Пррридешь ли ты сегодня вечеррром ко мне спать? Если нет, я ухожу. Восемь дней – это много, мой друг, а в Африке эти восемь дней стоят целого месяца. «Да!» – крикнул я, протянул к ней руки, и она бросилась в мои объятия. Вечером она ждала меня на соседней улице и привела к себе. Они жили близ пристани, в маленьком, низеньком домике. Я прошел сначала через кухню, где супруги обедали, и вошел в комнату, выбеленную известью, чистую, с фотографическими карточками родственников на стенах и с букетами бумажных цветов под стеклянными колпаками. Маррока казалась обезумевшей от радости; она прыгала, повторяя: – Вот ты и у нас, вот ты и у себя. Я действительно расположился как у себя. Признаюсь, я был немного смущен, даже неспокоен. Видя, что я не решаюсь в чужой квартире расстаться с некоторой принадлежностью моей одежды, без которой застигнутый врасплох мужчина становится столь же смешным, сколь и неловким, неспособным к какому бы то ни было действию, она вырвала у меня силой и унесла в соседнюю комнату вместе с ворохом остальной моей одежды и эти ножны моего мужества. Наконец обычная уверенность вернулась ко мне, и я изо всех сил старался доказать это Марроке, так что спустя два часа мы еще и не помышляли об отдыхе, как вдруг громкие удары в дверь заставили нас вздрогнуть, и громовой мужской голос прокричал: – Маррока, это я! Она вскочила. – Мой муж! Живо, прячься под кровать! Я растерянно искал свои штаны; но она, задыхаясь, толкала меня: – Иди же, иди! Я распластался на полу и скользнул, не говоря ни слова, под ту кровать, на которой мне было так хорошо. Она прошла на кухню. Я слышал, как она отперла шкаф, заперла его, затем вернулась, принеся с собой какой-то предмет, которого я не видел, но который она живо куда-то сунула, и, так как муж терял терпение, она ответила ему громко и спокойно: «Не могу найти спичек», – а затем вдруг: «Нашла, отпирраю!». И отперла дверь. Мужчина вошел. Я видел только его ноги, огромные ноги. Если все остальное было пропорционально, он, должно быть, был великаном. Я услыхал поцелуи, шлепок по голому телу, смех; затем он сказал с марсельским выговором: – Я забыл дома кошелек, и пришлось воротиться. Я думал, что ты уже спишь крепким сном. Он подошел к комоду и долго искал в нем то, что ему было нужно; затем, когда Маррока легла на кровать, словно подкошенная усталостью, он подошел к ней и, без сомнения, попытался ее приласкать, так как она в раздраженной фразе выпалила в него картечью гневных «р». Ноги его были так близко от меня, что мною овладело сумасбродное, глупое, необъяснимое искушение – тихонько дотронуться до них. Но я воздержался. |