Онлайн книга «Чечня рядом. Война глазами женщины»
|
Белоусов пробивается к воротам, что-то сжимая в руках. – Возьмите, пожалуйста, посмотрите! Посмотрите, может, она у вас? Он пытается передать в щель между воротами фотографии дочери. Фотографии у него не берут. – Женщин неопознанных у нас нет, – отвечает милиционер. – Вы что-то скрываете! – кричит женщина милиционерам. Вчера сказали, что поступило 349 человек. А сейчас в списке только 319! Где остальные? Они умерли? Милиционеры молчат. – Я вчера видела, как два тела грузили в машину, – тихо говорит еще одна женщина. – А я видел, как их вывозили с Мельникова, – это стоящий рядом с нами мужчина. – Там в автобусы навалили тела, прямо на пол свалили, и автобусов было много. – Так, может, это живые были, только без сознания? – Что же их тогда как мертвых? Свалили в кучу… Где руки, где ноги. И совсем раздетые были. Через час ворота приоткрылись: стали принимать передачи. Люди снова бегут к воротам. Кто быстрее. Передачи берут дозированно, можно не успеть. Еще раньше из больницы вышла женщина, которая сказала, что все пакеты с передачами складываются на первом этаже, никто не относит их больным. Но люди все равно пытаются передать свои пакеты. Давки никто не замечает. Люди, стоящие здесь вторые сутки, не чувствуют холода и голода. Они не плачут, смотрят в серые больничные окна и на такие же серые лица милиционеров, пытаясь понять, в чем они провинились и почему их не пускают к близким. – Ну скажите хоть что-нибудь! Кто умер? Что же вы как памятники! – Зачем вы издеваетесь над нами? Когда их начнут отпускать домой? Черные ворота снова закрылись. Плачущих женщин успокаивает высокий солидный мужчина. – Они все в состоянии средней тяжести, – говорит он. – А что это такое, вы знаете? – Я врач. Это значит, они уже пришли в себя, но не могут ходить. Вокруг мужчины собираются люди. – Нас, кто не нашел своих родных, очень много, – вздрагивает через слово женщина с фотографией молодого человека в руках. – Мы просили в штабе: дайте нам автобус, чтобы мы морги объездили. А они говорят: то, что вы сейчас говорите, не так важно. Мы одержали победу, что же вы ее портите своими криками. Женщина эта – Карпова Татьяна Ивановна. Ее сын – Саша Карпов – потерялся. Нет его среди пациентов городских больниц. Татьяна Ивановна приехала в 13-ю, потому что здесь больше всего заложников. Может, кто-то видел ее Сашу. – Последняя просьба его была: мама, выйди на Красную площадь, – говорит Татьяна Ивановна. – Он просил, а мы не вышли. И вот теперь его нет. И я даже не плачу. Женщину бьет дрожь. Муж гладит ее по руке. – И фотографии не берут! Я им сую, а они – запрещено. Кем запрещено, кричу? ФСБ запретила, говорят. – А вы в штабе были? – спрашиваю у Татьяны Ивановны. – Я в этом штабе жила два дня, – говорит Карпова. – После штурма они пришли и сказали: что вы тут сидите? Езжайте домой, в больницы, всех ваших родственников увезли. Они скоро начнут вам домой звонить, а вы тут. Радоваться, мол, надо, а вы тут сидите. Я оглядываюсь, а весь зал сидит. Никто не верит. А потом как сорвались все. А сегодня прихожу, половина там. Вернулись. Потому что не нашли своих родных. Из больницы выходит неприметный мужчина из охраны больницы. – Давайте записки в терапию! – кричит он. Люди бросаются к нему. – Ну что, будут выпускать? – Обещают, – говорит охранник. – Только не решено пока. У них интоксикация. – А почему вчера было 349, а сегодня 319? – пытается докричаться кто-то. – Так не все в себя пришли, лежат без сознания. А документов нету, не зафиксируешь. – А мне дочка утром позвонила, – говорит рядом со мной молодая женщина. Я ей: «Ну как ты, что болит? Голова? Тошнит?» А она плачет: «Нас, как тараканов, потравили». – Может, дочка моя там, можно узнать? – кричит кто-то мужчине из охраны. – Фотографии возьмите. – Женщин всех опознали, – повторяет сотрудник больницы. Та, что кричала, отходит в сторону. Это Татьяна Лукашова. В ее руках стопка фотографий дочери. Дочь зовут Мария Панова, ей 27 лет. Она тоже потерялась, ее нет ни среди живых, ни среди мертвых. – Маша с подругой там была, с Аней Лаврищевой. Так Аню нашли уже, в 7-й больнице она. Позвонила нам сегодня. Ничего не помню, говорит, ищите Машу, она, мол, все время со мной рядом была, пока я не заснула. А потом я видела Машу, ее по ОРТ показали. Лежит неподвижно, а на ней маска кислородная. Ну я думаю, жива, значит, раз маску надели. Мертвым ведь не надевают? – говорит Татьяна Лукашова. – Она вам вообще звонила? – Звонила, звонила, как же. Вот сначала крикнула: «Мама, мама, скажи, чтоб не стреляли». Потом: «Я вас люблю, не волнуйтесь». Я спрашиваю: «Вас кормят?» А она: «Не задавай глупых вопросов». Ведь жива она! Она просто флегматичная такая у меня, поспать любит. Вот и спит. У дерева стоит еще одна женщина с фотографиями. Она ни к кому не подходит и ничего не говорит. Какая-то сердобольная старушка предложила ей пойти погреться в школу, что через дорогу. Женщина промолчала. – Хоть под крышу вон там стань, глупая, – сказала старушка. – Там хоть тесно, да не так дождит. Женщина посмотрела на старушку такими глазами, что та вдруг заплакала: – Угробили людей, свои угробили. К 14 часам у ворот уже не протолкнуться. Невозможно отличить, где родственники, где журналисты. Журналисты самые активные: лезут вперед, к воротам, и громко разговаривают между собой. На английском, на французском, на испанском и еще черт знает на каком. Родственники за спинами журналистов ничего не слышат и переспрашивают: – Что там сказали? Какая фамилия? В какое отделение? С журналистами, несмотря на их отвратительное поведение и дурацкие вопросы, разговаривают. – Это был террор, как вы думаете? – спрашивает молодой испанец с задумчивым лицом. – Да, террор, – отвечает мужчина по имени Валерий. – Когда людей берут в заложники, это всегда террор. Но погибли люди от рук своих. Мне дочка звонила, там у них все было спокойно. С детьми обращались нормально. Она сказала, что убита была только одна женщина в самом начале. Понимаете? А их всех под одну гребенку. – Значит, Путин не прав? – Слушай, при чем тут Путин? Может, операцию задумали нормально, только провели бестолково. Люди умирали от отравления не сразу, а через час, два, три. – Значит, не надо было штурма? – Да откуда я знаю? Рядом с мобильного уже час звонит женщина. Замерзшими пальцами набирает один и тот же номер. Наконец дозвонилась. |