Книга Расколотый разум, страница 17 – Элис Лаплант

Красавчик уходит через заднюю дверь в тот момент, когда Джеймс входит в главную. Двойственность. Вести охоту и быть равнодушной. Он так молод. Я ему выговаривала за плохо снятые швы.

– Но мы же видели, что функции пациента улучшились, после того как я восстановил поврежденный сустав. – Он спорил, почти хныча. Совсем не привлекательный сейчас, в этой ситуации. Совсем.

– Неуклюжесть неопытности, плохое настроение больного.

– За что вы так со мной? – спросил он.

– Потому что у меня не может быть любимчиков.

– Люди заметят?

– Это скомпрометирует меня и больницу.

– Если я так плох, зачем со мной возиться?

– Потому что ты не так уж и плох. Потому что ты красив.

Это долго не продлилось. Да и могло ли? И слухи пошли. Но я ни на секунду не пожалела. И все же это утрата. Потерять и скорбеть. И не мочь выплеснуть эту скорбь наружу. Тут слишком много одиночества.

* * *

Я протягиваю руку и не нахожу ничего, кроме простыней. На часах четверть первого ночи, а Джеймса все еще нет. То, что я знаю, где он, не ослабляет моей тревоги. Мы живем в неспокойном мире, а между часом ночи и тремя – самое опасное время.

И не только снаружи, на улицах города, но и здесь, в доме. Иногда я вылезаю из кровати, чтобы сходить в ванную и облегчиться или проверить заперты ли двери и окна; и я слышу дыхание. Неровное и сбивчивое. Когда в доме не должно никого быть. Ни детей, ведь они давно разъехались. Ни Джеймса, ведь он еще не вернулся из своих странствий.

Я ищу источник шума, он в одной из спален. Дверь открыта. Я вижу что-то в кровати, большое и длинное. Мужчина или женщина? Человек или гомункул? В этот час, в это странное время, когда ты еще толком не проснулся, возможно все.

Я глубоко дышу, чтобы подавить ужас, закрываю дверь и ухожу. До лестницы, вниз по ступенькам, почти падаю в спешке. Я ищу безопасное место. Единственная комната с дверью – ванная. Запираюсь, сажусь на унитаз и пытаюсь успокоиться. Хоть бы рядом оказался кто-то, в кого можно вцепиться, кто похлопает меня по руке и скажет, что все это просто сон. Или кино. Потому что я больше не вижу разницы. Но здесь никого нет.

Магдалена то и дело уходит, оставляя меня наедине с неизвестным существом. Я вдруг страстно мечтаю о собаке, птице, рыбке, хоть о ком-то с бьющимся сердцем. Мне нравятся кошки, но у меня их никогда не было, потому что меня бесит мысль о том, чтобы держать взаперти существо, рожденное для свободы. Но в Чикаго я бы пошла на этот риск.

Беспокоилась ли я, когда Джеймс впервые не пришел домой? Ночь первородного греха. Не очень-то. А потом все тайное стало явным, и боль ушла; ее сменил гнев.

Я злилась не на него, ну разве что самую малость, это была быстро погасшая искра. И я злилась не на себя. Я никогда не считала себя жертвой. Ценила себя так же высоко, как и окружающие, особенно самые близкие. Джеймс. Дети, даже в ужасный пубертатный период. Аманда, конечно же. Я никому не говорила о Джеймсе, кроме нее, а она расстроила меня банальностью своего ответа.

– Нет ничего хуже предательства. Когда уходит доверие, уходит и уважение.

На самом деле, как я ей и сказала, есть множество вещей и похуже. И уважение всегда провожает доверие до дверей.

– Что может быть хуже предательства?

– Потеря зрения. Потеря руки. Почти любое физическое нарушение или деформация.

– Болезнь?

– Да.

– У тебя есть здоровье, значит, у тебя есть все. – Она состроила гримаску, будто бы говорила что-то очевидное.

– В общем-то да.

– Ну что же, если это не самоуверенная позиция врача, я не знаю, что это. Неудивительно, что они зовут тебя «молотком».

– А там полно настоящих гвоздей.

– И как близка тебе эта теория?

– Какая?

– Что физические страдания побеждают психологическую, эмоциональную и душевную боль.

– Ну, очевидно, что все они взаимосвязаны! Я воспринимаю это как врач: когда ко мне приходят пациенты, я делаю все посильное, чтобы их вылечить. Или смягчить последствия болезни, если это невозможно. Понятно, что физическая травма может вызвать очень сильные эмоциональные и психологические симптомы, их нужно отслеживать при помощи прогнозов.

– А религиозные последствия?

– Они для меня загадка. Как может потеря руки привести к религиозному кризису? Средневековые доктора, конечно же, думали иначе: недостаток веры приводит к болезням. Разврат, например, ведет к проказе. Но должно же быть что-то еще.

– Это может заставить сомневаться в твоем боге. Их знание о том, как работает Вселенная. Чувство правильного и неправильного. Позволь мне задать вопрос иначе. Что могло бы вызвать кризис веры у тебя? Что могло бы перевернуть твои взгляды на жизнь?

– Ну уж во всяком случае не интрижка Джеймса! Я знаю, что большинство людей не поймет этого, но наши узы гораздо крепче. Это закончится. Мы это переживем.

– Хорошо. А что потом?

Я задумалась. Какое-то время ушло на то, чтоб Аманда налила себе еще чашку кофе.

– Думаю, что меня больше всего пугает разложение.

– И ты считаешь, что разложение – это?..

– Процесс или действие гниения или порчи чего-то. Сделать что-то чистое гнилым.

– То есть Джеймс, обманывая тебя, не разлагает ваш брак?

– Нельзя так просто испортить то, что есть у нас с Джеймсом. Хотя я почти уверена, что ты спросишь об открытости наших отношений. – Я говорю медленно, потому что всерьез задумалась.

– Да, конечно же, спрошу.

– Это, безусловно, трагедия, когда что-то приличное и хорошее становится пошлым. Вот что так пугает в католической церкви, защищающей своих священников. А растление малолетних – это настоящее зло…

– Вот почему тебя не так пугает Джеймс. Потому что никто из вас не без греха.

– В общем, да.

– А каким должно быть наказание за растление?

Она играет со мной, и я это понимаю. Опасная игра.

– Как я и сказала, растление – это настоящее зло. Его нужно истреблять.

– То есть оно заслуживает смерти?

– Да, когда проявляется в чистом виде.

– Но ты же против смертной казни. Ты ходила со мной на митинг. Мы стояли со свечами.

– Не нашим судам разделять добро и зло.

– А кому?

– Разве мы не слишком далеко ушли от того, о чем говорили раньше? Мы начали с обсуждения доверия и предательства, а теперь ты надо мной смеешься.

– Ничуть.

– Так оно и есть.

– Ладно. Ты права.

Воспоминание блекнет, как фильм в конце. Я больше не слышу голоса Аманды, но все еще могу различить отдельные слова, будто они написаны в воздухе. Уважение. Невинность. Смерть. Яснее, чем моя нынешняя реальность. Я сижу в темноте и пытаюсь не вслушиваться в то, как дышит дом.