Онлайн книга «Потому что люблю тебя»
|
– Я был взрослый, она – маленькая, – мрачно ответил Алымов, не глядя на Веру Павловну. – Это в шестнадцать лет – маленькая? Ты сам-то в это время уже из штанов выпрыгивал. – Что ты пристала? Штаны мои ей покоя не дают! – Это тебе штаны покоя не дают! Вернее, то, что в штанах… – Тетка! Отстань от меня! – Алымов начал злиться. – Что ты лезешь не в свое дело? – Потому что мне вас, дураков, жалко. Сидят как два сыча. – Вера показала, как сидят сычи, и Алымов невольно хмыкнул. – Чего сидите-то? У моря погоды ждете? Девочка извелась вся! – Она извелась. Это я извелся! Не знаю, на какой козе и подъехать! – Да ты вообще не подъезжаешь. Ждешь, чтобы сама в руки упала? Не дождешься! У нее до сих пор болит. Она даже говорить об этом не может. Я спросила так нежненько… – Представляю. – А она сразу ощетинилась, не хуже дикобраза. – Ну и что прикажешь мне делать? – Прощенья просить. И убедительно. На коленочки можешь встать. И скажи, что любишь, жить без нее не можешь – не знаешь, что говорить? Только без актерского выпендрежа, сам от себя скажи. – Сам от себя… Я не умею! – Пора бы и научиться. – Тетка, я ни разу в жизни такого не говорил! Это ж страшно! – А то! Все настоящее всегда страшно. Это тебе не козликом по сцене скакать да девок заваливать. Или ты что, думаешь, будет еще одна жизнь? С Асей? А эта – так, черновичок?! – Ma tante, да я все понимаю, – уныло произнес Сергей. – Как-то ты меня совсем… унасекомила… Вера подошла и погладила его по голове. Алымов горько вздохнул: – Как жить… – Пора, мальчик. Пора повзрослеть. Вон у тебя уже волосы седые… – Где? – возмутился Алымов и принялся придирчиво рассматривать себя в зеркало. – О господи! Ты неисправим. – Да ладно, я ж просто подыграл. – Наверно, зря я тебя воспитываю. Ты упрямый, как слон, и всегда все наоборот делаешь. – Я, конечно, упрямый, но не совсем безнадежный. Не волнуйся, я понял, осознал, исправлюсь, виноват, больше не повторится… – Отцепись! – Вера, смеясь, отбивалась от Алымова, целующего ей руки. – Девочке своей целуй, а не мне. Такая милая… Любит тебя. И вдруг заплакала, а Сергей тут же обнял ее: – Ну не надо, дорогая, не надо. – Моя… как раз такая… сейчас была бы, – всхлипывая, бормотала Вера. – Моя бедная девочка… – Ну что ты, ma tante, твоя была бы рыжая и сумасшедшая, совсем как ты! – Сережик, ты только подумай, какие у вас с Асенькой красивые детки получатся! – Так, все! Хватит с меня. Еще одно слово – и я посажу тебя на шкаф! С трудом отделавшись от тетки, Алымов отправился в один московский музей, чтобы встретиться со специалистом, которого ему нашла Вера Павловна. Как же его? Сергей заглянул в бумажку: Владимир Игоревич, ну да. Он уже слегка злился: машину с трудом удалось приткнуть на стоянку, Владимир Игоревич опаздывал, и на Алымова, сидевшего на служебном входе, уже косились проходившие мимо сотрудники, так что он поглубже надвинул шляпу. Наконец запыхавшийся Владимир Игоревич явился, и они, оба нацепив очки, склонились над маленьким предметом, завернутым в бумажку, который Алымов достал из кармана: – Что вы думаете? – Интересно… Откуда это у вас? – Долгая история! Не думаю, что это может быть подделкой, потому что все время было в семье. Это ценная вещь? – Давайте-ка подойдем поближе к свету. Ну что ж, если это, как вы уверяете, подлинник, тогда… Видите дату? Тысяча восемьсот тридцать девятый год! Большая редкость. Всего два комплекта было выпущено. У вас только одна? Или еще есть? – Еще две. Того же года. – О, полный комплект! Большая редкость! Но эта – самая дорогая. Если действительно оригиналы, всё вместе на аукционе тысяч на сто пятьдесят потянет. – Рублей? – Бог с вами! Долларов, конечно. Вам надо сделать экспертизу, получить сертификат. – А у вас это можно сделать? – Да, пожалуйста. Сейчас я выпишу вам пропуск, и мы пройдем, оформим акт передачи на временное хранение. У нас есть свой пробирер, так что… «Надо же, сто пятьдесят тысяч долларов!» – удивлялся Алымов, отъезжая от музея. Интересно! Пожалуй, надо бы еще кое-то выяснить. Но уже завтра. А сегодня его ждала волынка на всю ночь… И Сергей вздохнул. Возвращаясь под утро домой, Алымов чуть не заснул на светофоре и мечтал быстренько принять душ, съесть какой-нибудь бутерброд и завалиться спать. А поднимаясь в лифте, думал уже только о том, как бы поскорей добраться до кровати – кроссовки скинуть, и ладно. Глаза слипались, в виске сверлила тупая боль, и Сергей с ужасом думал: «Кой черт занес меня на эту галеру?!» [5]. Осторожно, стараясь не слишком шуметь, он зашел в квартиру, прислонился к стене, разуваясь, и зажмурился от внезапно вспыхнувшего света: Ася стояла в дверях своей комнаты и сурово на него смотрела. – Привет! – слегка оробев, сказал Алымов. – Ты знаешь, который час? Полпятого! И где же ты, интересно, был всю ночь? – На съемках. А в чем дело? – В чем дело? Это ты у меня спрашиваешь, в чем дело? А ты не мог мне позвонить? Записку оставить? Я же волновалась! Несмотря на чудовищную усталость, Сергей внезапно развеселился: Ася пылала таким праведным гневом, так возмущалась и кипела – ну просто классическая семейная сцена, только сковородки в руках не хватало. – Аська, ты прямо как жена! – не удержался он и тут же пожалел: глаза Аси налились слезами, и она ушла к себе, хлопнув дверью. Вот черт! Алымов мученически вздохнул и пошел к Асе. Она отвернулась к стене и накрылась с головой одеялом, так что Сергею пришлось произвести некоторые раскопки, чтобы добраться до ее расстроенной физиономии. – Ну, Асенька, прости, пожалуйста! Я как-то не подумал. – Пусти! Что ты навалился, мне тяжело! И вообще, я завтра же съеду. – Что это вдруг? – Не хочу тебе мешать! Она упорно не смотрела на Алымова, и его вдруг осенило: – Ася, ты что? Ты подумала, я у любовницы, что ли, был? Ты ревнуешь? – Очень надо! Меня совсем не волнует твоя личная жизнь. Просто я переживала: вдруг что случилось… – Совсем не волнует? Нет? – Он пытался заглянуть Асе в глаза, но она отворачивалась, тогда Сергей обнял ее. – Шшш! Тихо! Нет у меня никакой личной жизни, я же тебе говорил. Честное пионерское, это были ночные съемки! Мне еще долго так придется работать. Я устал, как собака, а ты скандалишь. Ну, виноват. Отвык, что обо мне беспокоятся. |