Онлайн книга «Тысяча бумажных птиц»
|
– На садовницу вы не похожи, – бормочет он. Она еще крепче сжимает фонарик, вся напряженная, тонкая, дерзкая. Джона безотчетно поднимает руки, словно в него целятся из пистолета, а потом громко смеется. – Не смешно, – говорит она резко. – Да. Темнота словно утыкана колючками. – Я изучаю растения. – Не уверен, что вы вообще здесь работаете… Короткая неуютная пауза. – Слушайте, – говорит он, – скажите честно. Если вам хочется побыть в одиночестве и именно здесь, я уйду. – Я не вру. Я изучаю деревья… тени при лунном свете. – Она шарит в сумке и вынимает какой-то мятый шарик. Светит на него фонариком, и Джона видит, что это крошечная бумажная птичка. – Это что? – Оригами. А какое оправдание у вас? Джона смеется: – Вы сумасшедшая. Она пожимает плечами. – Возможно. А вы? Она снова светит в него фонариком. Он представляет, что она видит: косматая, неухоженная борода, землистое лицо, потухший взгляд человека, утратившего надежду. Он похож на бомжа, а не на учителя музыки. – Я иду домой. – Дорогу знаете? – Разумеется. – Он встает и внимательно смотрит на нее. – Как-то вы легко одеты. – Я не подумала, что ночью будет так холодно. Он шагает прочь. – Вы идете? Она секунду стоит в нерешительности, потом идет следом за ним. Он собирается избегать мощеных дорожек – он знает, как выбраться из садов, минуя ворота, – и просит ее выключить фонарик. Смелая девушка, думает он, так спокойно идет с незнакомцем. Но она, кажется, упивается собственным безрассудством, как будто затеяла приключение, о котором потом можно будет рассказывать друзьям. Может быть, она скажет им правду: Там на скамейке сидел мужик, весь какой-то унылый. Как в воду опущенный. Он бы ничего мне не сделал. Он был слабым, как лопнувший воздушный шарик. Они пробираются сквозь Барбарисовую лощину. Джона вдруг понимает, что ему начинают нравиться их совместное преступление и бесшумный, уверенный шаг сообщницы. Они не видят, куда ступают, но она совершенно спокойно идет вперед, словно доверяет земле у себя под ногами. Джона откуда-то знает, что она слушает ночной сад: сок, текущий в древесных стволах, затихающий шелест птичьих крыльев. Над головой раскинулось звездное небо. Джона и его безымянная спутница действуют на удивление слаженно, хотя видят друг друга впервые. Собственно, даже не видят, но каждый чувствует, где сейчас другой, когда надо пригнуться или свернуть, чтобы не влезть в крапиву, – оба на миг замирают, когда в воздух взмывает большая птица, возможно, сова, потревоженная их шагами. Он улыбается своей сообщнице, и, возможно, она улыбается в ответ – в темноте не понять. Они пересекают дорожку, идущую параллельно главной аллее, и ныряют в подлесок. Джона просит ему посветить. Девушка включает фонарик, луч ощупывает кирпичную стену, находит старую дверь, которой давно перестали пользоваться. Над дверью – статуя единорога. Джона ведет свою спутницу дальше, сквозь густой кустарник, туда, где земля поднимается пологим склоном. Он предлагает ей встать ему на руки. Потом поднимает ее, придерживая за костлявые лодыжки. И вот она наверху, уже перекинула ногу через стену. Джона перелезает следом и спрыгивает на тротуар Кью-роуд. При свете уличных фонарей становится видно, что она старше, чем ему представлялось. Лет двадцать пять – двадцать семь. Ее короткие черные волосы наводят на мысли об озорных эльфах. Челка неровная, как будто она подстригла ее сама. Она отмечает их благополучный побег кривоватой улыбкой. – Спасибо. Наверное, еще увидимся. – Далеко вам до дома? – До Долстона далековато. – Ее взгляд протягивается по улице. Она чешет ногу. Наверное, все-таки обожглась крапивой. Потом нехотя спрашивает: – Здесь поблизости есть какое-нибудь кафе? – Уже почти час ночи. – Джона дует себе на руки. – Все кафе закрыты. Она опускает глаза, внезапно заинтересовавшись складками на своих шерстяных колготках, сморщившихся на щиколотках. Джона пользуется возможностью получше ее рассмотреть. У нее плоская мальчишеская фигура. Совершенно не соблазнительная. – Наверное, я подожду автобус. – Она озирается по сторонам, ищет место, где можно присесть. – До утра будешь ждать. Джона и сам не заметил, как перешел с ней на ты. – Слушай. – Он не может уйти и оставить ее на улице, бросив на милость ночного холода или чего-то похуже. – Я тут живу в трех минутах ходьбы. Могу напоить тебя чаем. Просто чаю попьем, никаких безобразий. – Нет. – Ты уже вся замерзла. У меня дома тепло. Есть удобный гостевой диван. В ванной горячая вода. Последнее ее явно интересует. Она долго рассматривает его руки, потом вызывающе вздергивает подбородок. – А жены что, нет дома? – Что? Да, ее нет. – Джона смотрит на свое обручальное кольцо. – И не будет. Я вдовец. – Ох… Вот она, снова: неловкая, смущенная тишина. Женщина прячет руки в карманы, безотчетно копируя Джону. – Меня зовут Хлоя. В свете уличных фонарей ее глаза дерзко блестят. Она как будто его подзадоривает. Он старается соответствовать. – Ты будешь чай или кофе? * * * В квартире разгром и мерзость запустения. Гора грязной посуды в раковине, сморщенные, когда-то зеленые горошины в щелях между паркетинами, стопки недочитанных книг, обломки бессонных ночей. Хлоя с порога бежит в ванную. Джона переживает, что она подумает о сломанной двери, потом слышит шум воды, спускаемой в унитазе. Через минуту Хлоя выходит в гостиную. – Ты играешь? – Она указывает подбородком на пианино. – Немножко. На самом деле в последнее время почти не играю. Хлоя разглядывает многочисленные фотографии Одри: на прогулке в лесу, за столом у кого-то в гостях. – Давно она?.. – В прошлом мае. Джона идет ставить чайник. Хлоя изучает книги на полке, проводя пальцем по разноцветным корешкам. Джона смотрит на нее и вдруг вспоминает, что у него закончилось снотворное. От постоянного недосыпа его мутит. Все расплывается перед глазами. Он наблюдает за своей гостьей словно через мутное стекло. Ее хрупкое, щуплое тельце несет на себе печать опыта и накопленных впечатлений, как будто к ней много чего прикасалось – или много кто прикасался. Но он пытается не думать о ней как о последнем снотворном средстве, человеке-таблетке. Она сняла ботинки. Ее платье, явно купленное в секонд-хенде, ей совсем не идет. И только когда она подходит ближе к свету, он понимает, какая бледная у нее кожа. Как у привидения. Эта потусторонняя бледность резко контрастирует с ее васильково-синими глазами… и что в этом страшного? У него никогда не было женщин с такими короткими волосами, с таким широким подвижным ртом… может быть, даже слишком широким и дерзким. |