Онлайн книга «Тысяча бумажных птиц»
|
Фотографы толпятся вокруг скумпии американской, словно ее багряные листья – старлетки. На удивление тихая группа школьников на экскурсии. Учитель ведет объяснение на языке жестов. Старушка кормит белку, раскрошив корку от сэндвича… – Давай, Хал. Ты обещал. – Хорошо. Я готов. Они сидят под «Раненым ангелом», Гарри прислонился спиной к постаменту. Он расставляет фигуры на шахматной доске, но мысли Милли заняты чем-то другим. Игра идет молча, но минут через двадцать Милли вдруг спрашивает у Гарри, сколько ей лет. Гарри сосредоточенно смотрит на доску. – А ты как думаешь? – Мне восемь, – говорит она. – Тебе десять. И не спрашивай, сколько лет мне. Я давно потерял счет годам. Она вертит в руках сосновую шишку, которая у нее вместо слона. – Я когда-нибудь вырасту? Гарри разводит руками. – Даже когда мне исполнится сорок пять или девяносто два? – Извини, солнышко. Они оба не могут найти в себе силы произнести это вслух, но правда сгущается в воздухе между ними. Если бы какой-то прохожий подошел ближе, он увидел бы только шахматную доску, забытую в траве, но, присмотревшись, заметил бы странное: пешка вдруг исчезает, а потом появляется в дюйме от своего прежнего места. Как только Гарри выпускает ее из пальцев, она снова становится видимой – как и шлейф дыма от его сигары, плывущий в воздухе. Он пытается объяснить Милли, что они проявляются в зримом обличье только под взглядом кого-то другого. И только при определенных условиях. Как луч солнца высвечивает пылинки, невидимые в темноте. Но даже когда их не видно, они существуют. – Я тебе не верю. Слезы дрожат в глазах Милли, но она не заплачет. Она упрямая. – Почему тебя не замечает тот мальчик на скейтборде? Смотритель птиц тебя не видит. Никто не видит. – Кто-то меня замечает. Малыш в коляске. Вчера тот дяденька… – Он был пьян. Милли упорно не смотрит на Гарри. Ее губы сжаты в сердитую линию. – Но Джона же меня видит… – Он страдал от бессонницы. Но теперь он спит больше, и… – Мы уже несколько месяцев не разговаривали. – Вот именно. – Гарри снимает кепку. – Извини, солнышко. Она зажимает ладонями уши: – Я не хочу знать. Замолчи. – Со временем он перестанет чувствовать твою руку в своей руке. – А я? Я буду чувствовать его руку? – Да. – Ты врешь. Как он мог объяснить, что когда память о ней сотрется, она утратит способность воздействовать на мир живых? Вот тогда и наступит уже настоящая смерть. Гарри поцеловал Одри, и она не почувствовала ничего. Блики солнца играют на изгибах черной королевы под рукой Гарри. Милли сосредоточенно смотрит на шахматную фигуру, а Гарри не дает покоя вопрос, сколько мальчишек могли бы в нее влюбиться. Наверное, где-то есть мальчик, которому суждено было стать ее мужем. Но теперь ничего не сбудется. Какие экзамены ей не придется сдавать, в каких странах она уже не побывает? Какой она стала бы, будь все иначе? Счастливой, жизнерадостной… везучей? Ему нельзя плакать. Нельзя. – Солнышко, здесь для тебя ничего нет. – Есть. – Может быть, ты сможешь вырасти, если уйдешь. Она по-прежнему смотрит на черную королеву. – Мне страшно. – Чего ты боишься? – Что я все забуду. Он не знает, как сказать ей правду. На самом деле она боится другого: вспомнить все, что она потеряла. – Не надо. Пожалуйста, – шепчет она. У него разболелась спина. Он выпрямляется, расправляет плечи. В спине что-то хрустит. – Я не знаю, что надо сделать, чтобы ты сумела уйти. Наверное, тебе нужно принять случившееся. – Но я совсем ничего не помню. – Значит, ты еще не готова. Он размышляет о Разрушенной арке и ее искрошившемся обещании. Потом смотрит в небо и делает глубокий вдох. Он рассказывает Милли о том, что случилось, когда цвела мертензия. Гарри выпалывал сорняки, желтоватые кустики смирнии пронзеннолистной, и вдруг какой-то турист посмотрел ему прямо в глаза. – Это был японец. Трезвый. Не из тех, кто обычно нас видит. Что-то мне подсказало, что надо пойти за ним. Через пару минут он упал прямо на клумбу. Гарри помнит глухой звук удара тела о землю. Он знал, что чувствует тот незнакомец: сбивчивый ритм последних мгновений, всегда наступающих неожиданно. Жена туриста что-то кричала на языке, которого Гарри не понимал. Он опустился на корточки и сжал руку мужчины, лежавшего среди синих цветов. Когда японец перестал дышать, мир на мгновение покачнулся, а потом все снова встало на свои места. Тело забрали врачи «Скорой помощи», а Гарри с тем незнакомцем пошли прогуляться вокруг Японских ворот. Гарри рассказывал о долгих годах ожидания, но когда они проходили под Разрушенной аркой, его собеседник исчез, не успев завершить свою фразу. Даже его слова рассеялись без следа. Гарри долго стоял у Разрушенной арки. Может быть, несколько дней. Незнакомец прошел по центральному проходу, а не по боковому, как Гарри. Он всегда думал, что человеку дается одна-единственная возможность уйти отсюда совсем, и ему суждено целую вечность мучиться мыслью об упущенном шансе. Но теперь, когда у него появился выбор, он застыл в нерешительности. Он заглянул в центральный проход. Что его гонит? Надежда? Может быть, любопытство? Бросить все и шагнуть в неизвестность… он не отважился сделать шаг. – Я посвятил свою жизнь этим садам. После войны я обрел себя заново: здесь, на земле, с Викторией, в дендрарии. Он стряхивает со штанины засохшую грязь и пытается сообразить, как объяснить это ребенку. – Я посадил столько здешних деревьев, они росли у меня на глазах. Кто в здравом уме захотел бы уйти? – Он надевает кепку. – Здесь я на своем месте. И мне не нужно ничего другого. Милли морщит лоб: – Но ты столько раз проходил через арку… – Через центральный проход – никогда. – Но я же там проходила. – Боюсь, что да. Я не знаю, почему ничего не выходит, Милли. Все должно быть очень просто… идешь туда и… Он пытается убрать с ее лица прядку волос, но волосы прилипли к щеке, мокрой от слез и размазанных соплей. – Были еще и другие, – говорит он. – Нечасто. Раз в несколько лет. Я занимался своими делами и вдруг ловил на себе чей-то пристальный взгляд. Убедившись, что это не сумасшедшие, я шел за ними. |