Онлайн книга «Лужайки, где пляшут скворечники»
|
Странно было слышать это интеллигентное «извините» от такого вот явно уличного обитателя. «Нет, — говорю, — я бывший часовой мастер, а ныне пенсионер…» И тут подходит моя очередь. А он все еще будто чего-то ждет. «Подожди, я куплю молока, потом побеседуем, если хочешь…» И он дождался. Стоит, ковыряет башмаком траву и спрашивает: «А вы можете дать мне чуть-чуть молока? Вот сюда…» — и делает вот так, лодочкой, ладошки. А они у него немытые, наверно, неделю. «Знаешь что, пей лучше из бидона…» «Правда?.. Вы не бойтесь, я не заразный… А сколько можно пить?» «Сколько влезет. Здесь три литра». Влезла в него половина бидона, не меньше. Сказал спасибо и опять стоит, поглядывает исподлобья. И мне взять вот так и уйти от него как-то неловко. «Знаешь, голубчик, одним молоком сыт не будешь. Если хочешь, пойдем ко мне. Картошку пожарим…» Он и пошел. А когда оказался здесь, заоглядывался. Тут меня взял, по правде говоря, запоздалый страх: а вдруг он ста-шит что-нибудь и сбежит? Не по злобе, а просто по образу своей жизни. Ведь явный же беспризорник. И представь себе, он мои мысли угадал: «Не бойтесь, — говорит, — я у вас ничего не украду. Я у тех, кто меня кормит, никогда ничего не утаскивал…» Поел он жареную картошку, но немного. И вдруг: «Спасибо, я больше не могу…» «Наелся?» «Нет, глотать больно…» — И глаза у него слишком блестящие. Я потрогал лоб — батюшки мои! Наверно, под сорок… «Ложись, — говорю, — на диван». И мокрое полотенце ему на голову. А сам думаю: «Ладно, если ангина, а если дифтерит? Об этой заразе только и говорят в разных медицинских передачах… Врача вызывать? А что я скажу в поликлинике? Я даже не знаю, где она, детская-то…» — И медицинский полис потребовали бы. — Возможно… А он опять про мои мысли догадался: «Только не надо врача. Меня в детский приемник заберут… У меня быстро все пройдет, вы не бойтесь…» Ну и правда, жар быстро прошел у него. Только вялый он сделался, взмок и еле языком вяжет: «Вы не бойтесь, я полежу немного и пойду». «Куда же ты пойдешь?» Молчит. Я говорю: «Рассказывай, кто ты и откуда». Вот тогда он слабым голосом и выложил мне свое жизнеописание… А потом предупреждает тихо, но решительно: «Только не отдавайте меня в милицию. Опять затаскают по приемникам. Ячерез это уже прошел…» «Ну, а где жить-то будешь?» Вот тут-то он и сказал: «А можно у вас? Хоть немного. Я вам помогать буду…» Я, наверно, проявил слабость характера. Но сказать «уходи»… Понимаешь, Саша, язык у меня не повернулся… Мы уже не стояли у дверей, а сидели на диване напротив часов. Они качали медный маятник. Все, мол, понятно, мы на своем веку и не такое видали. Геннадий Маркович правду сказал: не было у него большого опыта, как общаться с детьми. Те, кто думают, будто умеют это, разговаривают с мальчишками… ну, как с мальчишками. А Геннадий Маркович говорил со мной, будто со взрослым соседом, который зашел его проведать. Делился заботами. Я не удивился бы, если бы он вдруг сказал мне «вы». Нет, на «вы» он не обращался, но разговаривал всерьез. И с горечью. — С тех пор я живу в страхе. Он то валится с очередной хворью, то исчезает до позднего вечера и я не могу найти себе места… Однажды приходит с огромным синяком. Говорит, что продавал газеты и его побили другие мальчишки. Конкуренты, так сказать. «Зачем ты, — говорю, — полез в это дело? Тоже мне коммерсант». А он: «Заработать хотел. Вы и так вон сколько на меня тратите…» Господи, да какие тут траты! Разве в этом дело? Я просто не знаю, как быть. Придет осень, ему надо в школу, а у него же никаких документов! И кто я ему? Не родня, не опекун. Мне скажут: какое вы имеете право держать у себя чужого ребенка? И ребенок — опять в бега. А я… во-первых, как-никак отвечаю теперь за него. Да и привязался уже, надо сказать. Вроде как родная душа появилась на старости лет… Но что я могу? Его надо учить, надо лечить… Я сидел — без вины виноватый. Чем я мог помочь? Привести домой юного беженца и сказать: «Можно он будет жить у нас?» Представляю круглые от ужаса мамины глаза: «Для начала он перезаразит нас чем только возможно! А потом унесет из квартиры последнее!» А отец? Пожмет плечами: «Мы не можем облагодетельствовать всех несчастных. Это дело государства». Даже бабушка и та, скорее всего, жалобно охнет: «Алик! Мы же и без того еле сводим концы с концами…» Я нерешительно сказал: — Ну, насчет «лечить» Ивка ведь обещал… — Ты думаешь, этот мальчик говорил всерьез? — Да. Ивка такой. Он зря не говорит… Может быть, мама его сумеет выхлопотать Арунасу медицинский полис. Это ведь уже будет документ. По нему можно, наверно, выписать и другие. Вы можете сказать всякому начальству, что Арунас ваш родственник и никого у него больше нет, потому что беженец… — Сказать-то я могу… Я много чего могу. Кроме одного… Мне семьдесят второй год. В этом возрасте люди идут по жизни, как по минному полю. Сегодня есть человек, а завтра… — Ну, зачем вы так! Прямо как моя бабушка… Иногда люди и до ста лет живут! — Я, Саша, часовой мастер. Я умею слушать механизмы. Бывает, что часы останавливаются из-за отдельной поломки. А бывает, что у механизма общая усталость. Он состарился целиком. Заводишь его, а он через минуту останавливается. Толкнешь, он тикнет два раза, и опять тишина… Вот и я теперь такой же. Мой маятник ходит туда-сюда по инерции. Но в любой момент может случиться такое, когда ремонт уже бесполезен. И тогда что?.. Я могу завешать ребенку это убогое жилье, остатки коллекции, но куда он денется один? Кому они сейчас нужные такие? В этом обалдевшем от зла и равнодушия мире… «В Озме…» Я по-прежнему не знал, что сказать (а свернувшийся калачиком Арунас все так же бесшумно спал в кресле). Геннадий Маркович с трудом поднялся с дивана. — Саша… ну, ты, значит, еще зайдешь к нам, да? И твой брат… — Брат? — А разве Ивка не братишка твой? Вы так похожи… Не внешностью, а… внутренне, так сказать. Извини, если ошибся… — Да нет, все правильно, — неожиданно сказал я. — Конечно, мы придем, Ивка же обещал. И я… Надо ведь и часы будет проверять… Если они остановятся, вы не думайте, что это плохая примета. Это значит, опять к вам пробрался Ква-силий. Ему триста лет, а характер как у маленького… И я заспешил домой. |