Онлайн книга «Сказки о рыбаках и рыбках»
|
Стасик перестал всхлипывать. Съежился, прижимая ладонь к ожогу. Дышать перестал. — Ага! — обрадовался Чича. — Давайте, как у Гуныча! «Не забуду мать родную!» И могила с крестом. — Это фигня, — решил Васяня. — У одного моего корешка, у большого, татуировка настоящая, морская. Мастера делали. На груди корабль с парусами, а на спине русалка… — Кто? — удивился Хрын. Он, видимо, был убежден, что русалка — это учительница по русскому. — Дурак! Тетка морская! С рыбьим хвостом и титьками… Чича заботливо спросил: — Вильсон, ты что хочешь? Корабль или тетку с хвостом? — Орать будет, — опять проявил необычайную сообразительность Хрын. — Это ведь иголкой, я знаю. — Булавкой можно. У меня есть, — деловито сказал Васяня. Стасик молчал, зажав слезы. Большого страха по-прежнему не было. Тоска была, это да. Безнадежная такая… На секунду появилась мысль: броситься, толкнуть дверь, побежать. Но разве убежишь от четверых! Да еще в сапогах… К тому же и сил не было. Зато было горькое понимание, что все идет по плану злой судьбы, которая решила окончательно расправиться с ним, Стасиком Скицыным… За что? Едко, очень сильно болел папиросный укус. И Стасик вдруг вспомнил, как год назад искра от капсюля клюнула в ногу Генчика-Янчика. Бедный Генчик… От капсюля мысль прыгнула к Юлию Генриховичу, к его рассказу, как пытали горячей печкой. Эти вот — Васяня, Чича, Хрын — такие же сволочи. Поиздеваться над человеком для них главная радость. Бомзик, может, и не совсем такой, но из-за трусости тоже на все готов. — Орать будет, — опять сказал Хрын. Без опаски, а с гордостью за собственное умение рассуждать. — Чё выкалывать-то будем? — возбужденно спросил Чича. Васяня самокритично объяснил: — Картинка не получится. Это настоящие блатяги умеют, у них мастера. Можно якорь… — А можно «Вильсон»! — нетерпеливо предложил Чича. — Вокруг пупка. Как на спасательном круге. Ага? — Немецкими буквами, потому что фамилия иностранная… — робко предложил Бомзик. И добавил шепотом: — А может, не надо? — Орать будет, — насупленно повторил Хрын, уже недовольный, что это его суждение не принимают во внимание. — Не будет, — решил Васяня. — Он же хороший мальчик. Должен понимать, что для его же пользы стараемся. Для его красоты… А если будет вякать, пасть прижмем… За дверью мигнул яркий свет и сильно грохнуло. Бомзик подскочил. — Ух ты! — удивился Васяня. — Был холодный дождик, и вдруг гроза. Наверно, погода меняется. Может, еще тепло будет, а? — Он сладко зевнул. — Ну ладно. Чтобы Вильсон во время операции зря не дрыгался, его немножко привязать надо. Бомзик, я там у рельсов доску видел. Ну-ка, тащи… — Дождик ведь, — плаксиво сказал Бомзик. — И гроза… — Иди, иди, не сахарный. Закаляйся… Ну! Бомзик бросил на пол веревку с «кошкой», пискнул — и за дверь. Она впустила серый свет, запахи мокрых листьев и земли. Стасика уже тошнило от свечной гари и табачного дыма, и теперь он стал хватать ртом настоящий, вольный воздух… Может, все-таки броситься?.. Но когда поймают, будет еще хуже, еще унизительнее… Бомзик очень быстро вернулся. Приволок доску длиной метра полтора. Даже не доску, а черную сырую плаху с запахом гнили. Дверь закрыли опять. Снова — желтые маски, тени, дымная жуть… Васяня поддернул рукава свитера. — Ну-ка, сява, иди… Стасик сжался в пружинистый ком. Лишь сейчас он словно очнулся. Неужели все это по правде? С ним, со Стасиком?.. Он отчаянно ударил двумя руками Хрына, лягнул Чичу, боднул головой Васяню. Но громко кричать все еще было стыдно. Всхлипывал только и выдыхал сквозь зубы: «Гады… гады…» Стасика подняли, сдернули сапоги, стоймя прижали к скользкой доске. Тугие витки веревки начали рывками притягивать его к твердому дереву — от щиколоток до плеч. И тогда Стасик закричал наконец изо всех сил: — Пустите! А-а!.. Мама!! Но крик увяз в дыме и парафиновом запахе глухой кладовки. И тут же Стасику сунули в рот вонючий платок, а новый виток веревки вдавил тряпку между зубов. Стасик замычал. Доску прислонили к стене — с наклоном детсадовской горки для катания. На Стасике расстегнули китель, задрали рубашку, стянули пониже штаны. Васяня, судорожно вздыхая, из-под ворота свитера вытащил безопасную булавку. Зачем-то подышал на нее, вытер о щеку. Сказал с хрипотцой: — Ну-ка, ребя, посветите. Чича поднес огарок. Руки у него дрожали, горячий парафин капнул Стасику на живот. Стасик дернул мышцами, замычал сильнее. Чича хихикнул, качнул огарком снова. — Ничего, сявушка, — ласково выдохнул Васяня. — Это не очень больно, потерпи маленько… Яркий огонек высвечивал его лицо, — подбородок со следами слюны и чирьем, приоткрытые мокрые губы, наморщенный лобик. Сладкое предчувствие мучительства расплывалось в глазках Васяни масляной пленкой. И Стасик с тоскливым ужасом понял, что это удовольствие глушит все другие Васянины чувства. Вот они какие, настоящие мучители! В последнем отчаянном протесте напряг Стасик мускулы. — Фашисты! Энкавэдэшники проклятые! Палачи! Но этот исступленный крик был на самом деле мычанием — неразборчивым и слабым. Сознание беспомощности наконец навалилось на Стасика так, что стало сильнее страха и боли. «Черное покрывало!..» И с бесконечной печалью и даже с каким-то горьким злорадством он мысленно сказал Яшке: «Вот видишь, как все вышло, когда ты меня бросил…» Чича капнул парафином третий раз и заметил: — Буквы-то сперва написать надо. — Он грязным ногтем провел дугу по Стаськиному животу. Живот свело судорогой. — Чем писать-то? — недовольно спросил Васяня. Бомзик опасливо сказал: — Может, не надо?.. У меня карандашик есть. Химический… — Давай! — Васяня схватил карандашный огрызок. Взял Бомзика за пальцы, плюнул ему в ладонь, обмакнул в плевок грифель. Зажал булавку в зубах и с карандашиком нагнулся над Стасиком. — По-иностранному, значит, писать? Это как? Бомзик дернул горлом, будто проглотил горячую картошку: — Первая буква как перевернутая «мэ»… — Ага… — Мокрый грифель отвратительно зацарапал кожу. — Так… — Васяня вывел перевернутую «мэ», сунул карандаш Хрыну и взял булавку. Стасик закрыл глаза… — Э!.. — вспомнил Чича. — А букву-то, как наколешь, сразу натирать надо! Углем или сажей. Я знаю… — И карандашом сгодится, — нетерпеливо сказал Васяня. — От карандаша может заражение быть, он химический… — А правда, помрет еще… Ладно! У рельсов каменный уголь валяется, куски, я видел. Натолчем его, чтобы все по правилам… Бомзик, пошел! |