Онлайн книга «Синий треугольник»
|
— Не на той, на какой тебе хотелось, — отозвался отец Венедикт. — Да и не казнь это, а… уборка нечистот. — А вот это вы зря, — серьезно возразил он. — Всегда следует уважать противника… По крайней мере настолько, чтобы выслушать его перед концом… А вы, господин Викулов, согласны со мной? — он опустил ногу, сел удобнее, наклонил набок голову. Страха в его глазах не было. Но и у меня не было. Прежняя тяжесть растаяла. Осталось лишь досадливое нетерпение, с которым обычно хочется вытащить засевшую занозу. Будет неприятно сперва, но потом — облегчение. Надо только прижечь ранку, чтобы не осталось заразы. Я прижгу ее с сознанием, что уничтоженный мною Полоз больше никогда никому не принесет вреда. Я вынул пистолет, сдвинул до конца ползунок регулятора мощности и муфту фокусировки. Теперь можно было уложить наповал мамонта. Полоз наблюдал молча. — Шли бы вы отсюда, ребята, — сказал отец Венедикт. Но Чиж не двинулся — стоял, расставив ноги и глядя на свои разбитые башмаки. А Петька плечом прижался к моему левому боку. Полоз сел поудобнее. Смотрел на меня, не отрываясь. Он был в мятых брюках, в старых туфлях на босу ногу и в засаленной клетчатой рубахе. И правда будто житель Пристаней. Но это был Полоз. Он смотрел мне прямо в глаза. Змеиными своими зрачками. — Бесполезно, — сказал я. — Ты хороший гипнотизер, но сейчас не уйдешь. — И поднял пистолет. Петька прижался ко мне плотнее. Полоз бархатно так, сочувственно проговорил: — Надо ли стрелять, Питвик? Выбейте полено из-под колеса, и делу конец… И правда, этого хватило бы! Мосток с рельсами уходил к воде наклонно, тележку сдерживал только сунутый под колесо деревянный брусок. Выдернуть — и тяжелая тележка, набирая скорость, покатит к отвесу. А глубина здесь — сразу. Бывший овраг… — Нет, — сказал я. — Лишняя гарантия не помешает. Ты слишком изворотлив. — Ну стреляй, — согласился он с коротким зевком. — А ты когда-нибудь убивал людей? Не боишься взять грех на душу? — А ты не человек. Ты воплощенная гнусность. Садист и некрофильская дрянь! Тебе мало было мучить отдельных пацанов, захотелось государственного масштаба… Откуда столько ненависти в одном… в одной оболочке? Что за дикий вывих природы? Признаться, он своими зрачками все же тормозил меня. Я ощущал, что растет неуверенность. И тогда представил огненный шар над черным пароходом и взлетающие в горячий воздух ребячьи тела. А еще — как у кладбищенского забора вжимается в травку Сивка-Бурка: "Дядечка, не надо!" Тряхнул головой, двумя руками поднял "ПП". Петька у меня под боком сжался. — Подожди, — громко сказал Полоз. — Минуту! Я хочу справедливости. Хочу, чтобы ты знал… Откуда ты взял, что у меня была ненависть? Я любил детей! Да! Любил их как раз за страдания, которые через меня посылала им судьба. За то, что этими страданиями они искупают грехи мира. За то, что вносят в мир гармонию, уравновешивая своей болью счастье других. Ибо изначально Вселенная построена на равновесии добра и зла… Я ведь уже объяснял тебе это однажды… — Когда?! — Недавно. Ночью… — Значит, это был не сон? Он мелко засмеялся, складки его лица затряслись. Худое тело — тоже… — Межпространственник… Так и не понял, что такое сон и где граница… — Ладно, как-нибудь разберусь. А сейчас, уж не обессудь, я нарушу гармонию и равновесие между добром и злом. — И я снова поднял "ПП". — Еще секундочку… Послушайте, господин Викулов. А вы всерьез уверены, что имеете право осудить меня на смерть?.. Да нет, я не о юридическом праве! Вы точно уверены, что сами лучше меня? — А ты юморист, Полоз! — это я уже с новой злостью. — Отнюдь, — светски возразил он. — Просто ваша судьба в давние годы милостиво перевела стрелку на ваших рельсах. Рукою десятиклассника Яшкина, который дал вам оплеуху. А если бы не это? Вспомните ваш тайный интерес, когда били Турунчика! Как вы часто дышали при виде чужого страдания! Во что это могло развиться, если бы не Яшкин? Я обмяк. Опустил пистолет. Откуда он знает? Хотя ведь он дьявол. И умеет проходить сквозь время… Ну, тем хуже для него. Я сцепил зубы и снова навел ствол: — Дело не во мне!.. Я и себя уничтожил бы без жалости, если бы почуял, что становлюсь таким! Но сейчас это зло в тебе. И поэтому я тебя убью. — Ладно, стреляй, — процедил он. — Только подойди поближе, чтобы не промахнуться. И смотри, в кого стреляешь. Смотри! — он свободной рукой разодрал до низа рубаху. Сбросил рукав, рубаха повисла на правом плече. Полоз нелепо крутнулся, повернулся ко мне спиной. Она была бледная, с редкими волосками. На левой лопатке… темнело родимое пятно — "гусиная лапка". Такая же, как у меня. И у Петьки. Я уронил руки. И опять услышал, какая вокруг тишина. Звенящая. Обморочная. Лицо Полоза оскалилось лошадиной улыбкой. — Ну, что же ты, Питвик? Стреляй в брата своего! И тогда я услышал Петьку. Он сказал шепотом, но непримиримо: — Стреляй. И я ватными руками поднял пистолет — в который уже раз… Полоз перестал скалиться. Помертвел лицом, закатил глаза. И обмяк на железной площадке, вывернув прикованную руку. — Подожди, — велел мне отец Венедикт. Подошел к Полозу. Нагнулся. Я и мальчишки не шевелились. Отец Венедикт стоял над Полозом долго. Потом вернулся к нам. Сказал, глядя в сторону: — Паралич сердца. — Вы уверены? — угрюмо и виновато спросил я. — Уверен. Я в свое время насмотрелся на такие дела… Ступайте отсюда. Подождите меня там, в проходе. Я сам толкну тележку. И помолюсь… Чиж вскинул черные глаза-кинжалы: — За него? — За нас, грешных… Ступайте. Мы ушли. Встали у кирпичной развалины. Я машинально поставил "ПП" на предохранитель. Убрал его в карман. Петька тихо дернул меня за рукав: — Пит, это же просто совпадение… Ну, родинка… — Да, конечно, — бормотнул я, зная, что таких совпадений не бывает. Несколько минут мы стояли молча. Отец Венедикт подошел, бросил в траву черные наручники. — Зачем вы их сняли? — набыченно спросил Чиж. — Он всплывет. — Ну и пусть всплывет. Найдут — определят, что разрыв сердца. А если когда-нибудь вытащили бы со дна, прикованного, решили бы, что убийство… Я подумал, что с такой глубины едва ли когда-нибудь подняли бы тележку. Но промолчал… Все-таки хорошо, что я не стрелял… — Дело свершилось, и в этом — рука Господа, — тихо проговорил отец Венедикт. — Радости мало, но и скорбеть нечего. Случилось то, что справедливо… Поедем теперь ко мне. А то душа неспокойна, как там эти два сорванца одни-то… |