Онлайн книга «Мальчик со шпагой»
|
— Мне тоже… — вздохнул Кинтель. — Всё! Можете быть свободны! В коридоре Алка Баранова сказала: — Скребешь на свою голову, Данечка. Диана Осиповна — человек памятливый. — У нас плюрализм, — буркнул Кинтель. — Вот-вот. Она тебе и покажет «плю»… — Скажет «подбери соплю», — вставил оказавшийся рядом Ленька Бряк. — Сам подбери. На крыльце настроение опять улучшилось. Школа выходила фасадом в сквер со старыми кри-выми кленами. Было много ярко-желтых листьев, но летнее тихое тепло еще по-прежнему согревало окружающий мир. На кленах, будто елочные игрушки, болталась там и тут малышня с пестрыми ранцами — отпущенные с продленки первоклассники и второклассники. На вытоптанной площадке был вкопан турник. На турнике, уцепившись ногами, висел вниз головой Салазкин. В таком положении он ловил красный мяч, который с хохотом пинали в его сторону два продленочных пацана. Салазкин увидел Кинтеля. Пропустил мяч, упал с турника на руки, вскочил. Нерешительно заулыбался. Кинтель сразу понял: Салазкин ждал его. Целый час! Хотя и делал вид, что он здесь просто так, забавляется с малышами. — Привет, — небрежно сказал Кинтель. — Домой пойдешь? — Да, разумеется! — Салазкин подхватил с земли сумку. И они пошли. Салазкин смущенно поддавал ногой сухие листья. При этом слегка косолапил. — Чего хромаешь? — Ерунда! На физкультуре ступню подвернул… А ты… — Что? — Какой-то немножко хмурый. Кинтель был не хмурый, он улыбался внутри. А что насупленное лицо, так это не стерлась еще память о стычке с Дианой. — С классной поругался. На почве расхождения литературных взглядов… — Он дурашливо вздохнул. — Не надо было, да прорвалось. Наверно, зловещий переходный возраст наступил. Салазкин весело оживился: — Ой, у меня мама этого возраста как чумы боится! Если что не так, сразу: «Ну вот, он уже наступает!» Я говорю: «В десять лет еще рано». А она: «Но все равно это случится! И мне заранее жутко…» «Наверно, единственное дитя у мамы», — со скрытой усмешкой подумал Кинтель. И Салазкин, кажется, угадал эту мысль: — У меня две сестры: Зоя и Соня, близнецы. Они уже студентки, в Москве. Мама говорит, что с ними не было никаких забот и тревог. А со мной… — Господи, а с тобой-то что? — вырвалось у Кинтеля. — Ну-у… — Салазкин смешно помотал головой (коричневые волосы разлетелись). — Я не укладываюсь в параметры… Сейчас ведь как? Чтобы семья считалась «на уровне», нужен минимальный набор: импортная стенка в гостиной — раз, цветной телевизор — два, машина «Жигули» — три, породистый пес — четыре и ребенок, который занимается музыкой, или английским, или фигурным катанием, или еще чем-нибудь таким… — Значит, все в тебя уперлось? — Представь себе! Стенку добыли, в давние времена еще. Телевизор имеется. Пес, он хоть и без родо-словной, но вполне приличный терьер. Машины нет, но тут уважительная причина — мама страшно боится, что папа, если будет водить автомобиль, врежется в первый же столб. А больше некому… А со мной — просто беда. Никаких ярких данных. — Ну уж… — вежливо сказал Кинтель. — Даю слово!.. В английскую школу не взяли, потому что картавил в детстве. К спорту — ни малейшего призвания. К музыке — тоже… — Ты ведь здорово пел тогда на «Кутузове»… — Ох уж «здорово»! Просто вспомнилась эта песня… Кстати, музыкальный слух — это еще не талант. Голоса-то никакого. А если бы и был, у мальчиков он в четырнадцать лет все равно пропадает… «А откуда эта песня?» — хотел спросить Кинтель. И не решился почему-то. Словно почуял границу, за которую при непрочном знакомстве заходить не стоит, хотя Салазкин и был вроде бы бесхитростно откровенен. Кинтель сказал о другом: — А бывает наоборот: в детстве никакого голоса, а потом вдруг бас, как у Шаляпина… — Кстати, папа обожает Шаляпина! У него старинные пластинки есть. И книга — шаляпинские мемуары… Так вот, болтая, прошли они по улице Мичурина, по Камышловскому переулку, вышли на улицу Достоевского. Кинтель не подал виду, что заметил, как в Камышловском переулке напрягся и стрельнул глазами Салазкин, ожидая встретить недавних врагов. Никого не встретили. Миновали дом Кинтеля, но Кинтель промолчал об этом. Уже когда желтые утесы «Гнезда» на-двинулись вплотную, Салазкин спохватился: — Ой, а ты где живешь? — Прошли уже. — Ой… а почему ты… Меня, что ли, провожаешь, да? — Ну… шагаем и шагаем. Заговорились. — А то я подумал: может быть, ты решил, что я боюсь один идти… — Салазкин бросил зеленый взгляд. — Ничего я не решил… Да и не тронет никто тебя теперь, я ведь предупредил. Они нормальные ребята, только иногда находит на них такое… «Классовая вражда» какая-то… — Я понимаю, — покладисто сказал Салазкин. — А еще мне охота было посмотреть, где ты живешь, — выкрутился Кинтель. Салазкин обрадовался: — Да? В таком случае идем до конца! Ко мне домой! — Да ну, зачем это?.. — Кинтель вспомнил Денисовых — маму и папу. — Пойдем, пойдем!.. Я понимаю, ты стесняешься. Напрасно, потому что дома никого нет. Кроме Ричарда… Мама приходит позже, папа со студентами на картошке… Они вошли в крайний подъезд шестнадцатиэтажной громады. Поехали в лифте. Кинтель — с удовольствием: не часто случалось такое. Специально кататься на здешних лифтах он с «достоевскими» ребятами не ходил. Чудилось в этом что-то унизительное: быть чужим, ждать, что закричат и прогонят… Салазкин уже в кабине деловито вытянул из-под галстука ключ на шнурке. В коридоре на девятом этаже, когда Салазкин подступил к двери, бухающим эхом отдался собачий голос. Дверь открылась, сунулся из нее большущий, с жесткой бараньей шерстью пес. Но Салазкин запихал его обратно. — Даня, входи… Ричард, это Даня, свой! Ты должен его уважать. Пес помахал хвостом-обрубком в знак того, что согласен уважать Даню. Доброжелательно обнюхал его брюки. И Кинтель бесстрашно потрепал Ричарда по за-гривку. Салазкин сказал: — Дома он со всеми добродушный. А вот на улице постороннего не подпустит. Если бы я сегодня шел не один, а с ним, никто бы не пристал… — Теперь и так никто не пристанет, — снова успокоил Кинтель. И стал расшнуровывать кеды. — Да не надо! У нас дома нет такого японского обычая, чтобы обувь снимали… Пошли! Квартира была трехкомнатная. С хорошей мебелью, но без лоска, который ожидал увидеть Кинтель. С азметным беспорядком, какой бывает, если в доме все заняты и нет времени для постоянной приборки. На стенах — желтоватые гравюры со всякими античными персонажами, в рамках и под стеклом. И всюду книги, книги, книги… Кинтель ревниво подумал, что у них с дедом и десятой части не наберется, хотя Виктор Анатольевич был тоже библиофил… А еще тут и там пестрели на полках глиняные расписные игрушки: красавицы в пышных юбках, лихие гармонисты, индюки с радужными хвостами, разноцветные кони с выгнутыми шеями. Салазкин заметил, что Кинтель смотрит на них: |