Онлайн книга «Давно закончилась осада...»
|
— Зачем?! За что меня-то?! — А за ябеду, — охотно пояснил Евсей Данилыч, под мышки внося Савушку через порог. — Ябеда, она последнее дело. Зачем на Федора сказал? — А ежели он худое задумал! — слабо брыкался бедный Савушка. — Ежели худое, ты ему и скажи: не делай так. А к старшим да к начальником с жалобой идти, это срам, — разъяснял дед, садясь на топчан и ставя несчастного Савушку между колен. — Когда будешь матросом, товарищи тебе такого сроду не простят… — Не буду я матросом! — А кем же еще будешь? У нашего брата иной дороги не бывает. Потому и понятие должон иметь с малых лет. Ну-кось, расчиняй гудзики… Уложивши младшего внука животом на здоровое, левое колено, Евсей Данилыч трижды отмерил ему «вишневую порцию» (не шибко, но чтобы все-таки ощутил). И велел воющему Савушке: — Цыц!.. А теперь иди, проси прощенья у брата. — Не буду! — Неужто не будешь? — Ай! Буду! Буду!.. Да ведь он не простит! — А коли не простит, приходи ко мне сызнова. Непрощенному положено вдвое… Конечно, Федюня простил глупого Савушку. Куда его девать: брат же, да и ябеду свою сделал не от злобы, а по неразумению. Малой еще… Скоро они лежали рядышком на черепичной кровле сарайчика и согласно дышали, переживая недавнее. Солнце жалеючи грело сквозь холщовые штаны пострадавшие места. Обиды на деда не было. Потому что, по правде говоря, оба получили за дело. Савушка повозился на черепице и спросил наконец: — Ну и чего там?.. Зачем это ходят смотреть на них?.. — Да я и сам не знаю. Это Фролу хотелось. Пойдем, говорит, подразним их и напугаем, а сперва поглядим… А чего там глядеть? Высоко же, с обрыва-то. Издаля они вточь как мальчишки… — А напугали их? — Не успели. Они нас первые заметили. Завизжали сперва, попрыгали в воду. А потом разозлились, видать, повыскакивали и давай в нас камнями! Да разве добросишь! Ну, мы все равно скорей бежать от ихнего визга… — Глупость одна, — уверенно сказал Савушка. — То-то и есть, что глупость. Я и сам так думаю… Так же думал он и следующим летом. Так и сказал, когда Фрол предложил «навестить русалочек». — Дурь одна, а забавы никакой. Только ноги бить пять верст туда и обратно… — Дедова прута боишься, — без жалости напомнил прошлое Фрол. — А вот и не боюсь. Савушка теперь умный, не скажет. А идти неохота, дурная забава… Ибрагимка и Макарушка были вроде бы не прочь — отчего бы не поразвлечься. У Коли же, уяснившего наконец, о чем речь, начали гореть щеки. Стыд такой… Вспомнилось, как разглядывал атлас в кабинете доктора. Никого тогда рядом не было, да и то не по себе. А сейчас… Но если не пойти, скажут — забоялся… Они сидели тогда на дворе у Маркелыча, на каменном выступе, что тянулся снаружи сарайчика, где была теперь их «кают-компания». Синяя тень скрывала их от горячего июньского солнца. Расположились в ряд, лишь Фрол — отдельно, на пустом бочонке, перед всеми остальными. Он молчал насмешливо, явно ждал, что скажет «Николя»? Но Колю опередил Женя (он сидел с краю от всех): — Я тоже не пойду ни в коем разе. Фрол изогнул левую бровь. — А ты почему? Тебя, вроде бы, дома не дерут. Женя сказал негромко и ясно: — Разве в том дело? Просто нехорошо… Грех это. Фрол опустил левую бровь и возвел правую: — Ох уж! Великий ли грех-то? — Может и не великий, а все равно… Потом как про такое скажешь на исповеди? — А ты что? Про все на свете на исповеди признаёшься? Женя пропустил насмешку мимо. Только удивился слегка: — А разве можно иначе? Тогда зачем она, исповедь? Фрол мигнул. Стал серьезным. Согнутым мизинцем потрогал нижнюю губу. Сказал уже без намека на ехидство: — А я вот тоже думаю: зачем? Отчего это надо перед попом душу открывать? Разве он святой? Бог и без того все про нас знает. У него и надо просить милости, когда виноват. Если захочет — простит… Коля, нагнувшись, смотрел на Женю мимо Ибрагимки и Макарки. Женя отвечать Фролу не стал, только шевельнул плечом: чего, мол, с тобой спорить. А потом проговорил все же, но будто не для Фрола, а для себя: — После исповеди на душе легче… — И встретился глазами с Колей. Тот съежил плечи. На исповеди Коля был последний раз еще в Петербурге. Татьяна Фаддеевна не обременяла племянника религиозным воспитанием. Если он вечером скажет перед сном молитву, а в праздники побывает на церковной службе — того и достаточно. Что же касается исповеди, то — считала она — у мальчика должна созреть для того в душе ясная потребность. По правде говоря, Коля такой потребности пока не ощущал. Ведь в самом деле Бог и без того знает и видит его насквозь — все что есть в нем хорошего и плохого. Зачем же еще кому-то рассказывать про это? Можно просто укрыться с головой одеялом и прошептать: «Боже, отпусти мне грехи, которые я наделал, я постараюсь исправиться и больше не поступать дурно», и тогда появляется надежда на прощение. А если после того прочитаешь еще «Отче наш», чувствуешь себя христианином не меньше остальных. Однако сейчас Коля был полностью на стороне Жени. Мало того! Он понял наконец, что надо сказать Фролу! — Я тоже туда не пойду. Потому что это свинство. Они же ничего не ведают, а мы исподтишка. Это… как предательство. Вопреки ожиданию, Фрол не ощетинился. Опять с задумчивостью потрогал губу и сказал сочувственно: — Просто вы еще не выросли, вот и не понимаете. Никакого греха тут нет, потому что такая человеческая натура, мужской интерес. Без него ничего бы на свете не было… — Чего это не было бы? — подозрительно спросил Поперешный Макарка. — Люди бы не женились, и род человеческий перевелся бы. — Люди женятся по любви, а не по твоему дурацкому интересу, — с усилием задавив в себе неловкость, сказал Коля. У Фрола — рыжие искры из глаз: — А любовь на чем держится, по-твоему? «Любовь — от Бога», — чуть не ответил Коля. Но смолчал в последний миг. Не от стесненья, а потому что не хотелось отдавать для спора такое вот, сокровенное. Про это можно бы с Женей, один на один, но уж никак не с Тимберсом… Подумаешь, «вы еще не выросли»! А сам-то много ли вырос? «Интерес» у него… А Фрол опять вдруг утратил насмешливость и сказал примирительно: — С любовью это ведь как кому по жизни повезет. Хорошо, если как у Маркелыча с Настей. А если как у нашего отца с мамкой, то какая там любовь? Каждый день она его поедом ест. А все равно… Жениться-то всякий обязан, кто мужского сословия, когда достигнет совершенных годов… |