Онлайн книга «Звезды под дождем»
|
Короче говоря, это был хороший, веселый вечер. Но сквозь веселье к Журке подкрадывалась печаль: он замечал, что кое-где на стенах нет знакомых картин, а с некоторых полок убраны книги и лежат по углам, увязанные в пачки. Но спросить у Иринки про день отъезда он не решался. Зачем портить себе и другим настроение? Он спросил назавтра, в школе. Иринка грустно сказала: — Ой, не знаю пока. Папа ждет какого-то письма… Но все равно скоро. Сегодня вещи отправляем… Однако Иринка успела сыграть Золушку не только шестого числа, но и еще раз, через несколько дней, в субботу. И вот тогда, после спектакля, сказала, опустив глаза: — В понедельник на уроки уже не приду. С утра забегу попрощаться с ребятами, и сразу на поезд… Нельзя сказать, что на Журку навалилась большая тоска. Он знал, что не сегодня, так завтра Иринка это скажет. Но все равно стало невесело. Он проговорил с досадой: — Неужели нельзя хотя бы до конца учебного года здесь остаться? — Папе надо скорее, а мама одного его отпустить не хочет… А отметки за год мне и так выведут… Они потихоньку от всех ребят, даже от Горьки, ушли из школы и побрели по улицам. Просто так. У Маковой горы Иринка сказала: — Давай подымемся… Склон уже вовсю зеленел. Среди весенней травы путались тонкие тропинки. Кое-где валялись обломки лыж с разноцветными эмблемами и буквами. Иринка и Журка стали подниматься на круглую вершину, где стояла полуразрушенная церковь (от нее, говорят, вел за город подземный ход, но никто его не мог отыскать). Журка держал за воротник и волок подолом по траве потрепанную школьную курточку. Было очень тепло, даже чересчур. Как в июле. Взрослые говорили, что это еще не настоящее, не летнее тепло, вот зацветет черемуха, холода снова покажут себя. Но черемуха пока не цвела, видимо, ей тоже не хотелось мерзнуть. С вершины было видно полгорода. Железные крыши, белые дома, веселые машины и троллейбусы, похожие на разноцветные яркие капли. А дальше трубы и новые кварталы "Сельмаша", где Журка еще ни разу не был. А за ними синие леса. А над лесами розовеющие от вечерних лучей облака — целые горы с откосами, склонами и синими тенями в глубине провалов. Как те "дальние острова", о которых Журка слышал в песне про кораблик. Журка и раньше видел город с Маковой горы, но тогда над улицами висела сизая, холодная полумгла. А сейчас все окутано было зеленым дымом весны. И ярким, хотя немного печальным блеском отражали невысокое солнце тысячи стекол… — Даже не верится, что недавно здесь катались на лыжах, — сказал Журка. Иринка вдруг засмеялась: — А я помню, как ты боялся первый раз отсюда ехать. — Ох уж, "боялся"! Просто привычки не было… — А потом, когда съехал и опять забрался, такой гордый сразу сделался. Я помню, я на тебя снизу смотрела, вон оттуда. Стоишь, руки с палками расставил, а на груди будто красный бант. Это у тебя варежки были за пазухой засунуты… Журка улыбнулся и качнул головой: — А я даже не помню, какие у меня тогда были варежки. — Зато я помню: курточка темно-серая, а варежки, как маки… У меня вообще такая память, это, наверно, в папу… — Какая? — Понимаешь, я забываю, что когда случилось, кто о чем говорил, числа и адреса не помню, зато краски всякие запоминаю. И кто как одет был, какое выражение лица. И что вокруг было. В общем, как цветная фотография… И какой ты был первый раз, когда познакомились, тоже помню… Журка неловко сказал: — Чего там помнить-то. Такой же, как сейчас… Иринка мотнула головой. — Не такой… Не совсем такой. Ты тогда был чуточку помладше. И чуточку больше круглолицый. И губы помягче, ты их тогда не сжимал так… — Как? — Ну, вот так. — Иринка чуть сощурила глаза, сжала рот в прямую черту и куснула нижнюю губу. Журка машинально сделал так же. Верхней губой легонько тронул нижнюю — там, где под кожицей затаился твердый невидимый рубчик. А Иринка вдруг улыбнулась: — А ростом ты остался такой же. — Ну уж… — слегка обиженно возразил Журка. — Точно. Видишь, мы с тобой, как раньше, одинаковые. — Это разве сравнение? Просто мы одинаково подросли. — Не-ет. У меня дома на двери зарубка, я знаю, что за год не подросла… Да ты чего огорчаешься? Это у нас впереди. — Я не огорчаюсь. Маме забот меньше. А то она меня перед каждым летом заново обшивала… — Да, я знаю. Ту рубашку, в которой ты на картине, тоже она шила, верно? Журка кивнул. Иринка улыбчиво сказала: — Я помню, ты в ней был, когда первый раз к нам пришел. Я вхожу, а ты стоишь у окна весь такой… желтенький, как свежая лучинка… Папа потом сказал: "Будто тонкую кисточку до самой верхушки обмакнули в солнечную краску…" Журка проговорил недовольным от смущения тоном: — Ну да. Такой красавчик позолоченный… — При чем здесь красавчик? Это же цветовое восприятие: белая вздувшаяся штора с голубой тенью, серые обои и ты — будто яркой желтой кисточкой мазнули сверху вниз. Светлая такая полоска… — А в ней зазубрина. У меня черная ленточка над карманом… — Точно! С надписью "Виндроуз". Я сперва думала, что это иностранная фирма, но ведь рубашка-то дома сшита… Я потом все хотела спросить, что это за ленточка, да боялась: вдруг это тайна какая-нибудь. — Это не тайна, — сказал Журка и посмотрел на далекие острова-облака. — Но это было давно… Мы с Ромкой прочитали в журнале про бригантину "Роза ветров", которая обошла вокруг света, и стали в нее играть. Модель пускали в Каменке… А мама нам сшила одинаковые рубашки и ленточки вот эти сделала с названием бригантины. А потом с рубашек на рубашки их перешивала, всегда на одинаковые… Только ту, желтую, она уже шила одну… Иринка проговорила с виноватой ноткой: — Я не знала… Но догадывалась, что она для тебя чем-то дорогая, эта ленточка. "Завтра я подарю ее тебе, — с печалью и ласковостью подумал Журка. — Вот приду такой же, как тогда, "желтенький", чтобы все было, будто первый раз, отпорю ее от кармана и отдам… Пусть. Ромка не обиделся бы…" Но он ничего не сказал. Он посмотрел сбоку на Иринку, увидел ее щеку, освещенную отблеском вечерних облаков, вздрагивающие от ветерка волосы, весь ее курносый профиль с печально приоткрытыми губами. И тут же Иринка повернулась к нему. И глаза у нее были жалобные и беззащитные. "Стоим тут, разговариваем о пустяках, будто ничего не случилось. А на самом деле… Что же делать?" Журка не знал, что делать. И он сказал внутренне беспомощно, а внешне бодро и спокойно: — Ничего. Завтра у нас еще целый день. Давай завтра, как в первый раз, облазим весь парк. Ладно? |