Книга Звезды под дождем, страница 6 – Владислав Крапивин

снова торопился объяснить все скорее и понятнее.

И вдруг умолк. Он внезапно понял, что сказал все. И его не перебили. Он молчал и растерянно ждал ответа.

— Дела-а, — сказал Мастер. — Ты это сам, что ли, изобрел?

— Ну да… А что? Это легко… Зато будут звезды. — Последние слова мальчик произнес упавшим голосом. Он подумал, что Мастер сейчас тоже спросит: «А зачем?» И, опустив глаза, стал смотреть на его забрызганные тупоносые сапоги.

— Любопытно, — проговорил Шахматист.

Мастер подумал и спросил:

— Это, практически, выходит что-то вроде небесной схемы?

— Ну да, вроде карты! — обрадовался мальчик. — Только лучше. Как походный планетарий. И можно узнать, где какое созвездие в небе, будто увидеть его сквозь тучи…

— Постой, постой. — Мастер сильно потер подбородок желтым от курева пальцем. — Что-то не совсем понятно. Вообще-то понятно, да не совсем… Про Полярную звезду, например. Это как тут разобраться?

— Виктор Семенович, я так понимаю, — вмешался Шахматист, и очки его оживленно заблестели. — Оригинально придумано, хотя принцип довольно простой: небесный свод мысленно делится на двадцать четыре части. В сутках, как известно, двадцать четыре часа…

— Это-то известно… — усмехнулся Мастер.

— Значит, продолжал Шахматист, — за это время небо над нами делает полный оборот. Так?

— Так! — радостно откликнулся мальчик. — Я это и хотел…

— Подожди. Значит, и зонт с созвездиями надо поворачивать над головой в зависимости от времени. Только надо заранее рассчитать…

— Я рассчитал, честное слово! — Мальчик теперь с надеждой глядел на оживленного Шахматиста. — Я проверял. И по карте, и по небу… Все будет правильно. Я же все объясню. И как Полярную звезду находить для начала…

— Нет, это действительно любопытно, — снова сказал Шахматист.

— Да… А не любопытно тебе, что моя Марья Павловна скажет, когда увидит такое дело?

— А, ну что вы, Виктор Семенович! Что она скажет… Ей понравится. — И Шахматист, потеряв на секунду солидность, подмигнул мальчику.

Мастер этого не видел. Он держал перед собой на ладонях зонт, поворачивал его, разглядывал и все еще не решался. Словно этот зонтик был живой и хозяин боялся, что мальчик его обидит.

— Чем рисовать-то будешь?

— Мелом. Не бойтесь, я осторожно.

— Ну, и как ты это планируешь? — спросил Мастер. — Все звезды до единой отмечать?

— Ну что вы! Все разве запомнишь! Я только самые крупные, чтобы отметить созвездия.

— Тогда уж и названия пиши, — вздохнул Мастер. — А то какой прок? Я, кроме Большой Медведицы, отродясь ни одного созвездия не знал. Даже Малую Медведицу… Напишешь?

— Есть написать названия! — весело отчеканил мальчик.

Он уже шарил в намокшем кармане, нащупывая мел.

— Дела-а, — снова протянул Мастер и неожиданно улыбнулся, приоткрыв крупные желтые зубы. — Пойдет Марья Павловна на рынок, заглядится на какого-нибудь там Сириуса и, практически, в лужу носом. Будет история. Ну, ладно, рисуй. Ехать нам далеко. — И он открыл зонт.

Зонт был не черный.

Он казался черным при неярком свете лампочки, свернутый и намокший. А теперь все увидели, что он коричневый, с серыми зубцами.

Разве бывает коричневое небо с серыми зубцами?

Мальчик молча сунул в карман мелок.

— Тьфу ты, будь она неладна! — Мастер стукнул открытым зонтом о затоптанный мокрыми подошвами пол. — Ручки, понимаешь, одинаковые, — объяснил он Шахматисту. — Который раз путаем. Это Клавдии зонт, нашей нормировщицы.

— Жаль, — сказал Шахматист…

Устало дребезжал трамвай. Сонно мигала на площадке желтая лампочка.

Дремали в вагоне редкие пассажиры. И только дождь за окнами плескался весело и неутомимо.

Трамвай номер семь шел от Городка Металлургов к центру. Долгое время никто не входил в вагон, ехали только те, кто сел на первой остановке.

Потом появился малыш. В коротеньком пальтишке, в резиновых сапогах. Широкие голенища хлопали малыша по ногам: сапоги были слишком большие.

«Мамкины», — подумал мальчик.

Малыш забрался на переднюю площадку. В одной руке он держал бидон для молока, другой тащил за собою открытый зонт.

Маленький зеленый бидон вел себя спокойно. Только один раз он зацепился дном за ступеньку и недовольно звякнул крышкой, но это было не страшно: крышка держалась на тесемке и нигде никогда не могла потеряться отдельно от своей посудины.

А тяжелый зонт сопротивлялся. Он широко растопырил прутья с натянутым черным полотном и не хотел пролезать в дверь. И разве мог малыш справиться с ним — таким большим и упрямым — одной рукой?

Трамвай тронулся. Малыш вздрогнул от толчка. Потом рассердился и дернул зонт изо всех сил.

— Сломаешь, — сказал мальчик. — Ну что ты делаешь, в самом деле…

Он шагнул на площадку и перехватил ручку зонта.

— Закрыть же надо. — И закрыл. Зонт съежился и стал послушным.

Малыш глянул из-под сломанного козырька старой школьной фуражки, виновато моргнул и объяснил:

— Он туго закрывается.

— «Туго»… Посылают таких козявок на ночь глядя куда-то!.. Зачем едешь? — строго спросил мальчик. Рядом с этим первоклассником, а может быть, даже дошколенком он был сейчас большим и сильным.

— За сметаной, — робко сказал малыш и снова поднял глаза.

Испуганные и широко открытые, они казались в тени козырька очень темными и большими. Малыш не знал: может быть, нельзя ему вечером, да еще под дождем, ездить в дежурный магазин за сметаной, и, может быть, этот большой хмурый мальчишка имеет полное право его допрашивать. Вот возьмет и скажет сейчас: «А ну пойдем, разберемся в милиции!» Или еще что-нибудь страшное скажет…

— Хочешь, я нарисую на твоем зонте ночные звезды? — сказал мальчик.

Он и сам не понимал, зачем это надо. Ведь малыш не знает, как движутся звезды. Но слова сорвались сами по себе, неожиданно. Наверно, они сидели на кончике языка и готовы были спрыгнуть при виде любого подходящего зонтика.

Глаза малыша стали еще темнее и шире.

— Ночные звезды? — переспросил малыш и сдвинул коротенькие брови.

— Ну да, звезды, — повторил мальчик и подумал, что сейчас нарисует созвездия малышу. Может быть, хоть здесь повезет.

— Зонт будет как маленькое небо, понимаешь? — объяснил он. — Кругом тучи, а над тобой звезды. Как на настоящем небе. Хочешь?

— Маленькое небо? — чуть нараспев повторил малыш.

— Ну конечно! Давай…

Не надо было спешить. Поспешность испугала малыша.