Книга Мушкетер и фея, страница 54 – Владислав Крапивин

Третьеклассники шумно приветствовали Джонни, но кататься не перестали.

Джонни тоже стал кататься. У него был великолепный поднос из белой пластмассы. Такой громадный, что хоть втроем садись. Красными буквами на нем было написано "FLUGTALER". Поднос подарила Вика, она же сделала надпись. И объяснила, что это означает по-немецки "летающая тарелка".

Тарелка и в самом деле была летающая. Скользкая пластмасса свистела по накатанным склонам почти без трения и выносила легонького Джонни на середину сквера — на поляну, где торчали вырезанные из сухих стволов богатыри и колдуны…

Джонни съехал несколько раз, потом наверху разговорился с Мишкой Паниным.

— Сегодня днем Горыныча для телепередачи снимали, — сообщил Панин. — Дядька из Москвы приезжал с кинокамерой.

Джонни и обрадовался, и огорчился. Обидно стало, что его на съемке не оказалось.

— Мы сказали, что Горыныча ты придумал, — объяснил понимающий Панин. — Дядька твою фамилию записал.

Это Джонни утешило.

Панин сообщил еще одну новость:

— От Молчанова открытка пришла из санатория. С поздравлением.

— Мне тоже, — сказал Джонни слегка досадливо, потому что его царапнула совесть. А царапнула она из-за письма. Письмо от Юрика пришло еще давно, в середине декабря. Молчанов писал, что живет хорошо, не скучает, но дома все равно лучше, только ничего не поделаешь, потому что надо хроническую пневмонию вылечивать до конца. Еще писал, что в санатории есть школа и он учится нормально и что у них тоже будут каникулы. Плохо только, что каникулы эти придется провести в "Березке", потому что смена кончается десятого января.

"Жалко, что мы с тобой в каникулы не поедем в Москву, — выводил Юрик большими, но ровными буквами. — Но потом все равно поедем, да? "

В конце письма, как печать, чернел натертый карандашом кружок — оттиск полупенни с корабликом. И Джонни хорошо вспомнил вечерний разговор дома у Юрика, жареную картошку и тонкий месяц в окне. И подумал, что надо Юрке ответить. Сразу же. Но сразу не получилось, потому что позвонил Борис Дорин, велел прийти за вспышками для голов Горыныча.

Потом надо было учить математику, а то Анна Викторовна вкатает трояк за четверть (самое обидное, что все равно вкатала). Потом еще навалились какие-то дела… В общем, не написал Джонни ответ. А теперь и смысла нет писать. Пока письмо придет в "Березку", глядишь, и смена Юркина закончится…

— Ох, все-таки я такая свинья, — сказал Джонни. — Юрка мне и письмо, и открытку, а я так и не раскачался.

Обругав себя, он почувствовал кое-какое облегчение.

Мишка успокоил его еще больше:

— А мы писали ему от тебя привет. Димка писал. И что ты его вспоминаешь… Ну, помнишь, мы про него разговаривали, когда крылья Горынычу делали.

Джонни вспомнил: действительно разговаривали про Молчанова. Да и не раз, кажется… Он обрадовался:

— Спасибо, Мишка. Голова у тебя варит.

— Ага… Можно, мы вместе на твоей тарелке скатимся?

— Давай.

Мишка был грузноват, но пластмассовый "флюгталер" будто не ощутил двойной тяжести и унес обоих пассажиров далеко в сквер. И замер на утоптанной дорожке — прямо у ботинок высокого прохожего. Тот чуть не полетел с ног.

— Ой… мы нечаянно, — пискнул на всякий случай Мишка.

Прохожий сказал с высоты:

— Если не ошибаюсь, товарищ Михаил Панин и товарищ Евгений Воробьев…

— Здрасте, Борис Иваныч! — хором обрадовались Джонни и Мишка.

— Осваиваем снежные трассы?

— Ага! — Джонни вскочил и отряхнулся. — Хотите с нами?

— Очень хочу. Но совершенно не могу. Во-первых, модное пальто обдеру, во-вторых, иду по делу… Джонни…

— А? — в один миг насторожился Джонни.

— Раз уж повстречались, может, проводишь немножко?

Джонни сунул Мишке в варежку веревку от "флюгталера".

— Катайся пока на моей тарелке. Если задержусь, затащишь мне домой.

Осчастливленный Панин усвистал наверх.

Джонни и Борис Иванович неторопливо зашагали рядом и вышли из сквера на Песчаную. Горели желтые фонари, и утрамбованный на асфальте снежок тоже был от них желтым. На нем темнели переплетенные тени кленовых веток.

— Я на почту иду, — как-то нехотя сказал Борис Иванович. — Ты не торопишься?

— Нет…

Борис Иванович неловко усмехнулся:

— Я вот о чем подумал… Мы не первый раз так с тобой шагаем и беседуем о жизни.

— Мы пока еще ни о чем не беседуем, — осторожно напомнил Джонни.

— Да… В общем, так. Послезавтра еду в Москву, а оттуда лечу на юг.

— Зачем? — не понял Джонни.

— Ты разве забыл? Я говорил про лагерь.

— А… — сразу вспомнил Джонни. И опустил голову. И все стало… да нет, ничего не стало, все было прежним. Только скучно сделалось.

— Значит, насовсем? — негромко спросил Джонни.

— Пока на несколько дней. Посмотреть новое место, решить кое-какие вопросы. Потом вернусь еще, конечно, только ненадолго.

— А может, не надо? — сказал Джонни полушепотом. И получилось жалобно, как у малыша.

— Не надо возвращаться?

— Не надо уезжать, — произнес Джонни уже иначе, неласково. — Это же от вас зависит.

— Кое-что от меня. Кое-что нет. И это "нет", братец, мой, сейчас сильнее.

— Почему? — хмуро спросил Джонни.

— Обстоятельства. Ты ведь не маленький, должен понимать, что такое обстоятельства.

Джонни ровным голосом сказал:

— Я понимаю. Обстоятельства — это второстепенные члены предложения. Обстоятельства места, времени и образа действия.

— Угу… Только не всегда они второстепенные, если на самом деле. Они смешиваются — обстоятельства времени, образа действия и места. И получаются обстоятельства жизни.

— Вообще-то я слыхал, что человек бывает сильнее обстоятельств, — так же ровно отозвался Джонни. — Это иногда и в книжках пишут. Но я сам в этом пока не разбираюсь.

— Ты обиделся?

— Нет, — честно сказал Джонни. — Только жалко…

— Что?

— Что уедете…

— Может быть, другой директор будет лучше.

— Может быть… Не в этом дело.

— А в чем?

— Ну что вы, не понимаете, что ли? — тихо сказал Джонни и пнул смерзшийся комок.

— Что… не понимаю?

— Просто жалко… что больше не встретимся.

— Да… — выдохнул Борис Иванович и помолчал. — Думаешь, мне не жаль? Если говорить честно, Женька, ты был для меня в этой школе самое светлое пятно. Теперь-то я могу это сказать, бог с ней, с педагогикой.