Онлайн книга «Оранжевый портрет с крапинками»
|
— Он славный у вас. Добрый такой, — сказала Юля. — Добрый-то добрый, а всякое бывает. Когда парень без отца растет, воспитанье какое-то случайное получается. Дерганое… Юля вежливо помолчала. Потом неловко спросила насчет платы за квартиру. Кира Сергеевна отмахнулась: — Да сколько не жалко. Какая здесь квартира-то… — Но все-таки. — В гостинице пятьдесят копеек в день за место берут, давайте и вы так. — Ой… Даже слишком как-то дешево. Кира Сергеевна засмеялась: — А у нас ведь не Сочи и не Крым. Да и вы не на отдыхе. А стипендия-то, наверно, так себе… — Я в стройотряде работала. — Давайте так, Юля. Если будете с нами завтракать и ужинать, тогда — рубль. А обедать вам лучше в столовой «Радуга», она рядом с библиотекой. На том и договорились. — Только еда у нас не ресторанная, — предупредила Кира Сергеевна. — Не обидитесь? — Да что вы! — Я себе по-простому готовлю. А Фаддейка, душа окаянная, вообще ничего не ест, мученье одно. Кожа да кости, избегался. Мать приедет, опять недовольна будет — немытый да тощий. А что я сделаю? Вот объявится — пускай сама чистит, причесывает и откармливает. — А что, он один у матери? — деликатно поинтересовалась Юля. — Один, слава богу. Куда еще-то при ее жизни? Только и мотается то по стране, то по заграницам. Как это фирма-то у них называется? «Станкоэкспорт» или что-то похожее… Юля распаковывала чемодан, вешала одежду на спинку единственного стула, а Кира Сергеевна негромко и ненавязчиво рассказывала: — Я ей говорю: «Сколько можно так жить, не девочка уже, четвертый десяток идет». А она: «Это ритм времени, Кирочка, мы с тобой в разные эпохи живем»… Может, и правда? Я ее на двадцать семь лет старше, нас шестеро было в семье, она младшая. Вот и попала под эти ритмы… Мы с мужем почти три десятка без всяких современных ритмов прожили, а она вот… Ох и заболтала я вас, Юля. Смотрите, вон вешалка у двери. А утюг Фаддейка принесет. Вы только не церемоньтесь с ним, с племянничком моим, он такой прилипчивый. Если будет надоедать, шуганите его… Фаддейка не стал надоедать. Притащил утюг, шепнул, что «все обошлось», и умчался. Не было его и за ужином. — Свищет где-то, — вздохнула Кира Сергеевна. — Небось опять с мальчишками костер жгут в овраге, картошку пекут… …Юля нажала кнопку лампы. Упала темнота, и в ней синевато засветилось окно: полная ночь на дворе еще не наступила. В сумерках прорезались черные листья рябины, смутно забелел березовый ствол. В широком просвете стала видна верхушка ели — острая, будто шатер колокольни. Вспомнив про колокольню, Юля подумала и о Фаддейке: где его носит нелегкая на ночь глядя? Видать, вольная птичка… И словно в ответ она услышала негромкий выдох: — Ю-ля-а… Это было чуть погромче шелеста рябины. И там же, за окном. Юля опять включила свет. В неярких лучах за стеклом, как на глянцевой фотобумаге, проявился знакомый веснушчатый портрет с расплющенным носом. — Ты что, Фаддейка? — громко сказала Юля. Он отодвинул оконную створку. Спросил шумным шепотом: — Можно к тебе? — Можно. А почему не через дверь? — С той стороны тети Кирино окно… — Он ловко сел верхом на подоконник одна нога снаружи, другая в комнате. — Ты не испугалась? — Чего? — Ну… женщины часто пугаются, если под окном мужчины… Юля развеселилась: — Иди сюда, мужчина. Ты зачем пришел? Просто так поболтать или по делу? — По делу… — Он скакнул с подоконника, сел на чурбак посреди комнаты, положил на коленки ладони. Повертел головой, будто первый раз видел эти стены. Посопел. — Ну, а что за дело-то? — напомнила Юля. И опять улыбнулась из-за кромки одеяла. — Может, еще на какую-нибудь башню поведешь? — Нет… — Он старательно вздохнул, потерся оттопыренным ухом о плечо и сообщил, глядя в потолок: — Я признаться пришел. Что наврал. — Да?.. А что ты наврал? — Про ту женщину. Про тети Кирину знакомую. Я ее придумал… — Да? — опять сказала Юля. И замолчала, размышляя, как отнестись к такому признанию. Интересно, что она почти не удивилась. — Ну, придумал так придумал. А зачем все это? А, Фаддейка? — Непонятно разве? — Он взглянул на Юлю прямо и чуть насупленно. — Захотел познакомиться с тобой, вот и все. — Это я понимаю. А зачем? — Ну вот… — Фаддейка забавно развел руками. — Зачем! Потому что я такой уродился. Потому что мне всегда интересно про нового человека: что в нем хорошего? — И ты решил, что во мне что-то хорошее? — Решил. Ты же полезла на колокольню! — Ну… да, это доказательство. А откуда ты узнал, что я здесь новенькая? — Сразу же видно! Идешь, на все смотришь, как первый раз. И чемодан. И сумок таких, как у тебя, здесь ни у кого нет… Ой… — Ой, — сказала и Юля. — А где сумка? — шепотом сказал Фаддейка и замигал желтыми коротенькими ресницами. — Вот именно, где? — Там осталась? — Конечно! Ты же не достал из ниши. — А ты не вспомнила. А Юля не вспомнила. Ей хватало и чемодана. Ослепительно желтую сумку с черным старинным самолетом на боку и надписью «AIRLINE» она купила перед самым отъездом в Верхоталье и не успела к ней привыкнуть. — У тебя в ней что было? — подавленно спросил Фаддейка. — Практикантский дневник и направление. И всякое… Было еще старое Юркино письмо с фотографией. И тетрадка с отрывочными дневниковыми записями, которые она делала в стройотряде… — Пошел я, — вздохнул Фаддейка и встал. — Куда? — Как куда? За сумкой. — Подожди! — испугалась Юля. Она представила, как Фаддейка лезет там по лестнице в кромешной темноте, в глухоте. — Утром сбегаешь и заберешь, — нерешительно сказала она. — Ага, «утром»! А если на рассвете туристы туда потащатся? У них теперь такая мода появилась: рассвет на верхотуре встречать. — Думаешь, сопрут? — А думаешь, оставят? Я пошел. — Там же темнотища сейчас и страх… — Фонарик возьму. — Я с тобой, — тоскливо и решительно сказала Юля, ощущая, как замечательно в постели и как жутко не хочется туда. Ох, рано она порадовалась, что кончились неудачи… А Фаддейка… хоть бы сказал: не надо, не ходи! Нет, он сказал другое: |