Онлайн книга «Рыжее знамя упрямства»
|
— Лучше бред, чем недоверие, — не совсем понятно высказался Корнеич. — Олег, давай… Московкин начал печатать. Салазкин нетерпеливо складывал в стопку готовые листы. Кинтель стоял у него за спиной. Каперанг и Каховский присели на расшатанные стулья. Кинтель, разглядывая оттиски, сказал: — Похоже, что Медведев никогда не работал на компьютере. Все от руки… — На компьютере он считал иногда, — отозвался Салазкин. А в основном… Если что-то доверишь компьютеру, значит, это ушло на сторону. Уже не только твое. Риск… Да и нет программ с такой символикой, с такими категориями. По крайней мере, я не слышал… Каперанг Соломин, обводя глазами детские картинки с кораблями, звездолетами, колокольнями и разноцветными котами, сказал с досадливым сомнением: — Ладно, хорошо все это… Но я не понимаю. Как простая смена источников энергии может изменить жизнь планеты? — Да вы подумайте, — резко обернулся Кинтель. — Вместо громадного ядерного реактора крохотный кристаллик со сгустком хронополя… — Или колесико, как на шее у Рыжика, — улыбнулся Корнеич. — Мне все время вспоминается почему-то это колесико. И кажется: вот возьмешь такое двумя пальцами за ось, и оно вдруг начинает вертеться. И вокруг зажигаются фонари, и по всей земле начинают работать моторы… Салазкин обернулся так же, как Кинтель. Резко блеснул зелеными глазами. — Люди наконец поймут, что нет смысла грызть друг другу глотки. Что гораздо лучше строить, сочинять музыку, писать сказки, путешествовать… Все, что раньше покупалось за деньги, даст энергия Времени… — Но ведь энергию эту… то колесико, о котором сказал Даня… можно будет вставить и в танки, — сказал Каперанг. — И в двигатели субмарин… — Но зачем ? — дернул головой Салазкин. — Зачем людям воевать, если всего хватит на всех ? — Хотя бы ради власти, — жестко сказал Каперанг. — Ее никогда не хватит на всех. И всегда найдутся люди, которые захотят командовать другими. И те, которые не захотят, чтобы ими командовали. Нефть и деньги здесь ни при чем… Всем показалось, что Салазкин вспыхнет, заспорит пуще прежнего. Но он опустил плечи и ответил тихо: — Я знаю… Александр Петрович говорил про это. Но он говорил и вот что… Энергия Времени — чистая энергия. Она не может быть обращена во зло. Этим-то она и отличается от других энергий… Может быть, ее и не удалось пока высвободить потому, что столько людей ненавидят друг друга… Московкин протянул Салазкину еще один отпечатанный лист и грустно спросил: — Тогда где же выход, Саня? — Выход… — Салазкин ссутулился и стал заново перекладывать листы. — Ответ давно всем известен. Такой простой, что над ним все смеются… Выход в любви. Она тоже источник энергии. Об этом пишут, например, исследователи тибетских древностей. Те, кто открывают тайны Шамбалы… Речь не про ту любовь, что дамских сериалах, а про общую привязанность людей друг к другу. Когда она греет каждого… — Да… знать бы, как этого достичь… — проговорил Каперанг очень осторожно. Видимо, боялся обидеть Салазкина. Тот оглянулся опять. — Я не хотел говорить об этом. Потому что… одно дело, если за сумасшедшего примут меня. За этакого мальчика-фантаста. А другое… когда ученого Медведева… Ну, ладно, я объясню. Про это он тоже говорил мне… В том-то и дело, что получается замкнутое кольцо. Без добрых отношений на всей планете не станет действовать чистая энергия Времени. Без действия этой энергии нельзя ничего поправить на Земле… Но какие-то выбросы двух энергий есть и сейчас. Времени и Любви… И есть возможность их синтеза, нарастания, перехода в новое качество. Об этом и записи в тетради… Это уже не математика, не физика в их чистом виде, не философия даже. И не просто теория хронополя… Это… ну, что-то совсем другое. Может быть, то, что было известно другим цивилизациям, которые теперь забыты… — И то, что смутно сочится сквозь информацию календарей… — вставил Каховский. — Да, как ни фантастично, а что-то в этом есть … В конце концов, не стал бы Саша Медведев заниматься сказками… — Салазкин, а ты разберешься в этом один? — мягко сказал Корнеич. — Сам, без помощников? Тот глянул удивленно: — Я не собираюсь сам. Здесь, возможно, понадобятся целые институты. — А один я хочу только сначала. Чтобы проникнуть хоть в первый слой. Чтобы потом никто не смог присвоить все это и обратить во зло… — Логично, — кивнул Каперанг. А Московкин протянул Салазкину последний лист: — Готово… А теперь я хочу еще отдельно Тёмины страницы… Все же удивительный талант был у мальчонки. Почему таких не бережет природа?.. Вот, послушайте… Я лежу, а он надо мной с высоты
Говорит сердитую речь.
Ну, чего они лезут, эти менты,
Мне же негде больше прилечь.
У вокзальных окон стеклянный оскал,
И всё не мое вокруг.
У бродячей кошки в глазах тоска,
И куда-то девался мой друг.
"Окон стеклянный оскал…" Этому и взрослый поэт мог бы позавидовать… А вот еще… У меня, когда я был маленький,
Был пластмассовый паровоз.
Бегал вдоль избы по завалинке,
И его обнюхивал пёс.
Было имя у пса смешное — Башмак,
Он с косматой был головой.
А паровоз не звали никак,
Только он все равно как живой…
Теперь все подошли, встали у Олега Петровича и Салазкина за спиной. Салазкин закрыл руками лицо, протер щеки. Спросил из-под ладоней: — А кто он, откуда? Что про него известно. — Один из нескольких миллионов… — сказал Корнеич. — Тех, что на вокзалах и под заборами. — Я про него мало знаю, — отозвался Московкин. — Тёма Ромейкин, одиннадцати лет. Жил с матерью и отчимом, оба спивались. Мать погибла, съела какую-то колбасу со свалки и вот… Отчима посадили по обвинению в воровстве. Жил какое-то время у двоюродной бабки в деревне, но та совсем одряхлела. Мальчика — в интернат… Всякие интернаты есть, он попал в такой, где воспитатели-сволочи, казарма и дедовщина. Он учился там в четвертом классе, но не выдержал, сбежал. Говорил, что с беспризорниками жилось не так уж плохо, не обижали. И даже появился хороший друг, Вася Ростовцев по прозвищу Орех… Однажды была облава, их забрали на вокзале, сунули в детприемник. Потом Тёму в прежний интернат, а Ореха в какой-то другой… Тёма-то слинял на третий день, а друга так нигде и не нашел… А вскоре стало сдавать сердце. Так, что приятели притащили его к нам, услышали где-то, что здесь не как в интернате… А вот смотрите, портрет друга… Во всю клетчатую страницу было нарисовано шариковой ручкой треугольное большеглазое лицо с круглыми ушами и частыми кудряшками, с широким, от щеки до щеки, улыбчатым ртом… А дальше были еще рисунки. Худая печальная кошка — она смотрит на тощего мышонка и, видимо, далека от мысли, чтобы съесть его (оба беспризорные); кораблик с парусами, скользящий, как по гребням волн, по крышам домов. Паровозик среди травы (возможно, тот, из стихов); корова и мальчик, который скармливает ей лопух (у коровы умная морда, а мальчик похож на того, что на портрете)… |