Онлайн книга «Острова и капитаны: Граната»
|
"Надежда" снова легла на борт, и пошли секунды ожидания: встанет ли? Со стонами начала "Надежда" выпрямляться. "Господи, никогда не было такого..." Не помнил он подобного шторма, хотя обошел на разных кораблях полсвета. Ни у берегов Вест-Индии, ни в Бенгальском заливе, где крейсировал с англичанами на их фрегате, ни в китайских водах, известных своими тайфунами, не приводилось встречаться со столь неудержимой силой стихии... Палуба опять покатилась в глубину, шквал ударил в правый борт, оторвал от планшира Головачева, толкнул к бизань-мачте. Но через несколько секунд лейтенант снова оказался рядом. "А ведь ему не в пример страшнее, чем мне, — подумал Крузенштерн. — Мальчишка... Хотя какой же мальчишка? Успел уже поплавать, побывать в кампаниях... Да и сам ты в двадцать три года считал ли себя мальчишкой? В скольких сражениях со шведами обстрелян был, в Англию попал на учебу в числе лучших офицеров... Да, но сейчас иногда вдруг чувствуешь себя ребенком. При расставании в Кронштадте сдавило горло слезами, как в детские годы, когда увозили из Ревеля в корпус..." Сорвало кожаный капюшон, Крузенштерн опять натянул его. "...А Головачев? Что я про него знаю? Единственный, с кем не был знаком до плавания. Посоветовали, сказали: искусный и храбрый офицер... А и в самом деле держится молодцом..." — Петр Иванович, как на руле?! — крикнул Крузенштерн и подавился дождем. У штурвала были различимы фигуры в штормовых накидках. — На руле! Держитесь там?! — перекричал шторм лейтенант. — Так точ... ваш-высок-бла-родь! Держ... — долетело до него. — Кто рулевые?! — отворачиваясь от ветра, крикнул Крузенштерн. — Иван Курганов и... Григорьев... ваш-сок-родь... — Круче к ветру держите, ребята! Все время круче к ветру! — Так точ... Держим ваш... родь... — Крепко привязаны?! — Так точ... Опять чудовищный этот крен со стоном рангоута и мучительным скрипом обшивки. Встанем ли? "Ну, вставай, "Надежда", вставай, голубушка... Да выпрямляйся же, черт тебя разнеси!" Это надо же, как взбесились волны! И не где-нибудь в открытом океане, а в проливе, в Скагерраке, хоженном туда-сюда не единожды... В том-то и беда, что в проливе. Кто знает, где теперь берег? Стоит задеть камни — и пиши пропало. До чего же обидно — в самом начале плавания... — Круче к ветру! Да что могут сделать рулевые, когда хода у корабля нет, а вся ярость шторма лишь на то и нацелена, чтобы поставить "Надежду" бортом к ветру, к волне... Какая-то фигура, цепляясь за леера, взобралась на ют. — Кто?! — гаркнул Крузенштерн. — Это граф Толстой! — отозвался Головачев. Поручик гвардии Федор Толстой оказался рядом. — Что вам здесь надо?! — Крузенштерну было не до любезностей. — Наблюдаю разгул стихий, — отплевываясь, изъяснился поручик. — Любопытствую и удивляюсь себе, ибо ощутил в душе чувство, доселе неведомое. А именно — боязнь погибели. До сей поры был уверен, что в части страха обделен природою... "Правда ли боится? — подумал Крузенштерн. — Или валяет дурака, а настоящей опасности не понимает?" — Идите философствовать в каюту, граф! Здесь не место! — Отчего же, капитан?! — Оттого, что смоет в... — Крузенштерн не сдержал досады и назвал место, куда смоет бестолкового сухопутного поручика. Тот захохотал, кашляя от дождя и ветра. Неожиданно засмеялся и Головачев. И тут опять бортом поехали в тартарары, а сверху рухнул многопудовый пенный гребень. Когда "Надежда" очередной раз выпрямилась и вскарабкалась на волну, Толстой выкрикнул: — Кому суждено погибнуть от пули, тот не потонет! — А вы знаете точно, что вам уготована такая судьба? — сквозь штормовой рев спросил Головачев. — На войне ли, от противника ли у барьера, но знаю точно — от пули помру! На крайний случай — сам из пистолета в лоб! Не в постели же кончать дни свои офицеру гвардии! — Завидна столь твердая определенность! — цепляясь за планшир, насмешливо крикнул Головачев. — Кто же мешает и вам... — На руле! Два шлага влево, чтобы ход взять! А как волна встанет, снова круто к ветру! — скомандовал Крузенштерн. — Так!.. Все, братцы, на ветер! Прямо руль! — Разве же эта посудина слушает еще руля? — искренне удивился Толстой. — Сие не посудина, а корабль Российского флота! — неожиданно взъярился Головачев. — И правда, шли бы в каюту, граф! А то и пуля не понадобится! — А в каюте что? Та же вода! Хлещет во все щели! "Коли выберемся благополучно и дойдем до Англии, сколько дней лишних потратим на новую конопатку", — подумал Крузенштерн. И впервые выругал в душе милого Юрочку Лисянского за то, что не сумел он за границей купить корабли поновее. Кстати, где он сейчас, Лисянский? "Нева" исчезла за дождем и волнами при первых же шквалах, и теперь лишь гадать можно о ее судьбе... Ну, да если мы пока держимся, бог даст, и она выстоит. Не случилось бы только самого худого: вдруг вырастет над волною силуэт корабля, кинется навстречу... Экие мысли в голову лезут! Лисянский не новичок, не повернет судно по ветру. А все-таки... — На руле! Смотреть вперед сколько можно!.. — Есть, вашблагородь! Сколько можно, смотрим!.. Это Курганов. Отличный матрос, хотя, по мнению некоторых, языкаст не в меру. Вот и сейчас проскочила насмешка: смотрим, мол, приказ выполняем, да только чего тут рассмотришь-то? Ну и ладно. Ежели есть в человеке еще сила для насмешек, значит, держится человек... Толстой крикнул опять: — Здесь хотя бы на воле, а в каюте совсем тошно! Страхи спутников моих и стенания, кои слышатся там, усугубляют душевное расстройство!.. — По-моему, для борьбы с душевным расстройством вы излишне долго беседовали с бутылкою, — догадался Крузенштерн. — Только, ради бога, без обид, граф! Драться с вами на дуэли я все равно не имею возможности! ...Сумрак стал жиже, появились первые признаки пасмурного рассвета. На ют поднялись Ратманов и Ромберг. — Иван Федорович, обшивка местами расходится, в трюме может случиться течь, — сказал Ратманов. — Все может быть, если скоро ветер не ослабнет. — Идите отдохните, Иван Федорович. И вы, Петр Иванович. Мы заступаем. Крузенштерн спустился в каюту. Под бимсом — выгнутой потолочной балкой — мотался масляный фонарь. Воды было по щиколотку, она ходила от стенки к стенке. Фонарь раскидывал по ней желтые зигзаги. Плавала разбухшая книга. Постель промокла. Крузенштерн повалился на койку, не снимая плаща. Качка сразу сделалась мягче, взяла его в большие темные ладони, вой ветра и плеск за бортами приутихли... И казалось, прошла минута, но, когда вестовой растолкал капитана, за стеклами свистело уже серое утро. |