Онлайн книга «Острова и капитаны: Граната»
|
— Что? Не берут в экипаж? Костик опять кивнул. Точнее, еще ниже наклонилась голова. Егор осторожно повесил блузу на спинку стула, так же осторожно усадил Костика с собой на тахту. — Расскажи. Может, что-то придумаем. Сперва он помолчал, конечно, поотворачивался, сердито размазывая кулаком остатки слез. Пробормотал что-то вроде «да ну их всех... ». А потом рассказал (правда, тихо и с перерывами). О том, как неделю назад Дора Борисовна сказала, что седьмым уроком будет внеочередной классный час и на него придет уволенный в запас десантник, будет говорить про Афганистан. И одни обрадовались, а другие заныли, что опоздают в музыкальную школу, в кино и по всяким важным делам. Костику тоже не хотелось оставаться. Понятно почему. Но Дора Борисовна сообщила, что, если кто сбежит, «пойдут письма на работу родителям». Костик разозлился было и решил, что «ну и пусть пойдут». Но тут (уже не при Доре Борисовне, а только при ребятах) начал стонать и жаловаться на жизнь некий Глеб Самойлов, любимец Доры. Наверно, чтобы показать, что он вовсе не любимец, он сказал: — Придумала тоже: на седьмом уроке киснуть из-за какого-то... Они там воюют за ордена да за валюту, а ты сиди и слушай... Он, конечно, не помнил про отца Костика Бессонова. И самого Костика, наверно, даже не видел среди других. Но другие-то помнили и видели. И замолчали, и на Костика посмотрели. И тому что оставалось делать? («Ну правда, Егор, что?») Он сказал Глебу: — Ох и гад же ты проклятый... Тебя бы самого туда... Глеб (длинный такой и ехидный) сделал глаза щелочками и спросил: — Че-го-о? — А вот «того», — сказал Костик и, хотя вовсе не был драчливым человеком, вмазал сейчас от души Глебу по губам. И раскровянил. И был тут сразу крик, растащили их, Дора кинулась звонить матери Костика (это ее любимое дело — звонить родителям), потому что «кто бы какие слова ни говорил, а решать в школе вопросы кулаками никто не имеет права, здесь не Америка». А Костик, заплакав злыми слезами и почти не помня себя, сказал ей, что, значит, она «сама такая, если заступается за этого гада»... Короче, много чего было потом, и в конце концов Костика вытурили из корабельного экипажа, потому что «там во главе колонны пойдут самые достойные, а не те, кто позволяет себе дикие выходки». Глебу, конечно, тоже попало за те слова, но ему-то что? Он в экипаже все равно не был... Наум Львович, бывший штурман, а теперь руководитель кружка судомоделистов и юных моряков, которые строили фрегат, трижды ходил к Доре, уговаривал, рассказывал, как работал Костик на строительстве. Но без толку. Дора Борисовна сказала, что у них в классе самоуправление, и раз ребята решили не допускать Бессонова, так и будет. А никакого самоуправления нет, потому что все ребята за Костика, только привыкли голосовать, как велит Дора... — А мама что же?— поинтересовался Егор. — А что мама... От нее тоже попало. Говорит: «Может, и правильно дал этому Самойлову, но зачем грубить учительнице»... А еще говорит: «Если будешь хвастаться отцом, сниму портрет, так и знай... » А я когда хвастался? Они разом посмотрели на фотографию. Егор тихо спросил: — А при чем портрет-то? — Да так... Не знаю... — Костик сосредоточенно выдергивал нитки из продырявленной на колене трикотажной штанины. — Она еще и раньше говорила: «Может, лучше повесить папину фотографию у тебя над столом?» Это там, в другой комнате... — Почему?— помолчав, спросил Егор-Костик намотал длинную нитку на палец. — Ну... наверно, чтобы каждый раз не спрашивали, кто это... Те, кто приходит. «Значит, есть уже «те, кто приходит», — подумал Егор. Что ж, матери Костика всего тридцать один год... Тем, кто приходит, конечно, неловко встречать живой, искрящийся взгляд капитана Бессонова... — А ты что сказал?— нерешительно спросил Егор. — А я сказал: не дам. Пусть висит. «Вот так, — подумал Егор. — Ни распутать, ни помочь». Но помочь можно было в другом. — Давай-ка одевайся. Пойдем. — Куда? — В школу... — Егор почувствовал на щеках привычный холодок — тот, который ощущал каждый раз перед тем, как «влезть в очередную историю». Костик вскинул мокрые глаза: — Зачем? — Затем, что рано ты сдался. Драться надо. — Как?— он печально улыбнулся. — А вот так! В конце концов, при чем здесь ваша Дора Борисовна? Это пионерский праздник, а не классный час. Все газеты пишут про самостоятельность отрядов... — Ха, газеты... — сказал Костик. — Что они ей... — Но глаза быстро высыхали. — Одевайся, тебе говорят. Костик исчез в другой комнате и тут же вернулся в школьной форме. — Если надо, к директору пойдем, — сказал Егор. — А он спросит тебя: «Вы кто такой?» — А я скажу: брат. — А врать нехорошо, — с дурашливо-нравоучительной ноткой ответил Костик. И улыбнулся. Улыбнулся — это уже здорово! Егор деловито объяснил: — Никакого вранья. Мой отец, Анатолий Нечаев, был таким другом твоего прадедушки, что покрепче всякого родства. Так что на должность двоюродного брата я вполне гожусь... Костик перестал улыбаться. — По правде? — Да. — Тогда пошли... Пусть ничего не получится, все равно... Когда шагали к школе, Костик вдруг сказал: — Я никогда отцом не хвастался... А мама все равно говорит: «Гордиться можно, а хвастаться незачем». Говорит: «Неважно, чей ты сын, а важно, какой ты сам... » — Все важно. И чей ты сын — тоже. И чей внук и правнук... Костик, а повесть Арсения Викторовича будут печатать в журнале. Сегодня сам главный редактор сказал. — Правда?— Костик опять заулыбался и даже запрыгал рядом. — Значит, сейчас ты правнук писателя... Хвастаться не надо, а гордиться можно. — Егор... — Костик поглядел сбоку смущенно и хитровато. — А твои стихи... может, тоже когда-нибудь напечатают? — Может быть... — не удержался Егор. — Редактор обещал, что возьмет «Балладу о хронометре». В ближайший номер даже... — Ой... значит... — Костик прикусил улыбку и сбил шаг. — Что? — Да так. — Ну что, все-таки? Костик шепотом и вроде бы шутя, но смущенно сказал: — Выходит, я и брат поэта? — Ну, поэт из меня... как весло из кочерги... А кой-каким журналистским приемам Гай меня научил. Так что пошли смелее... — Школа была рядом, и Егор взял Костика за руку. |