Онлайн книга «Золотое колечко на границе тьмы»
|
Внешне Роська — чертенок, состоящий из косматой головы, острых локтей и коленок и нескольких десятков синяков и ссадин. У него во дворе есть сосед — Андрюшка Сажин. На Роську он совершенно непохож — кругловатый, медлительный, тихий и на первый взгляд даже трусоватый. Казалось бы, чего общего? Но с самого начала школьной жизни они друзья-приятели, хотя и ссорятся иногда. А если не ссорятся, то всегда вместе. — Что Андрюшки не видать? — спрашиваю я. — Опять чего-то не поделили? — Его из дому не выпускают, — вздыхает Роська. — Нам теперь втроем приходится воевать против четверых… Сейчас у нас перерыв… Трое против четверых — это вам не шуточки. Я спрашиваю с сочувствием: — Почему не пускают? Двойку схлопотал? — Синяк он схлопотал под глаз, — объясняет Роська. — А бабушка его ни в чем не разобралась и сразу: «Больше на — улицу никогда не пойдешь!» Для Роськи синяк — дело обычное. Но для Андрюшки… — Как он ухитрился? — Да вот так… Подрался с писателями… — Что-о-о?! — Ох… — До Роськи доходит, что я тоже имею отношение к писательской профессии. Он виновато ежится у меня под боком и торопливо объясняет: — Это не такие писатели. Это те, кто всякую ерунду на стенках пишет, мы их так зовем. Ты не обижайся… Я все-таки слегка обижаюсь и говорю, что можно было бы придумать другое название. Роська обещает подумать. — А что за драка была? — интересуюсь я, потому что знаю: Андрей не из тех людей, которые прут на рожон. И слышу такую историю. В квартале отсюда есть памятник артиллеристам береговой обороны. Это оставшийся от военных времен бетонный капонир и два корабельных орудия. Вчера три каких-то балбеса (класса из шестого!) полезли к орудиям и начали писать на щитах названия джинсовых фирм: и всякую другую ерунду. Андрюшка Сажин и еще двое ребят как раз играли там и увидели такое дело. Андрюшка первый увидел. И кинулся первый… Он не стал вести разговоров про то, что надо уважать памятники, историю города и тех, кто здесь воевал. Не было на это у Андрюшки ни умения, ни времени. Он просто заорал: — А ну пошли отсюда, гады! Это наши пушки! И он был абсолютно прав. Пушки в самом деле его. И всех ребят, которые там играют и которые знают про то, как громили фашистов защитники города. Для того пушки и поставлены, чтобы ребята играли и помнили. И балбесы с мелом кинулись прочь, хотя один и успел вляпать Андрюшке по глазу. Мне в голову приходит наконец простая догадка: Роська знает эти подробности явно не понаслышке. Эту догадку я высказываю вслух, и Роська со вздохом соглашается: — Ага… Рубашка немного порвалась тогда… — А мама как отнеслась к этой истории? — С пониманием, — скромно говорит Роська. — Она ведь у меня справедливая… Ой, вон она идет! В сумерках уже трудно разглядеть прохожих, но кто же не узнает свою маму! Роська срывается маме навстречу. Я тут же убеждаюсь, что она действительно относится к сыну с пониманием, но понимает кое-что по-своему. — Ты что, еще дома не был после школы? — спрашивает она, уклоняясь от излишне горячих объятий. — Нет, я был… маленько. — Так «маленько», что не было времени переодеться? Так и носишься с часу дня до вечера? Роська в самом деле «носится» в школьной рубашке, даже галстук не снял. Он озабоченно переступает тощими ногами в съехавших светлых гольфах. Потом быстро оглядывается на меня. Но я отодвигаюсь в полный мрак — под ветки акации с громадными высохшими стручками (они тихонько скрежещут, как жестяные). Роськина мама — человек настроения, под горячую руку может попасть и мне. А потом нас обоих с Роськой загонят домой. Его — готовиться к школе, меня — пить чай. — Ты хотя бы пообедал? — спрашивает мама Роську строго, но без особой надежды. — Ага. В школе… — А уроки? — Я сделал. Тоже еще в школе, — Все? — Ага. Почти… — Ах «почти»! Кстати, почему Клавдия Ивановна опять зовет меня завтра в школу? Мне звонили… — Ой, это не из-за меня! Это в родительский комитет насчет ремонта… — Знаю я этот ремонт. Ну-ка марш домой. — Мам… — Что «мам»? «Мам» за тебя будет делать домашние задания? — Ну, я же скоро! Мы сейчас додеремся!.. А то нас и так трое! Ну, ма-ма… Ты у меня хорошая… — Он умеет мурлыкать и подлизываться. — Нечего тут ворковать. «Хорошая»… — Мамочка, ну всего пять минут… Роська знает, что, где пять, там и пятнадцать. А там и полчаса. Мама это знает не хуже его. Она из тех мам, которые в свое время вместе с мальчишками рубились на деревянных мечах. Но, с другой стороны, уроки. Это дело первостатейной важности. Сначала уроки, потом уж забавы, кто этого не знает? Кто с этим спорит? Но для Роськи и для других мушкетеров предстоящий бой — не забава. Это очень важное дело, это их сегодняшняя боевая жизнь. И не может он уйти, бросить друзей. Тем более что их тогда останется двое против четверых! — Учти! Через пятнадцать минут быть дома, — говорит мама, зная, что через полчаса придется выходить на балкон и включаться в перекличку: — Роська! Сколько можно звать! — Шурик, домой! — Алексей! Тебя на аркане тащить? — Дима! Я сейчас пошлю за тобой папу! (А цикады — все громче, а луна — все выше и ярче…) Но это будет еще через целую вечность — через полчаса, а то и больше. А пока с дальнего края площадки несутся боевые кличи: кончилось перемирие между гвардейцами кардинала и мушкетерами де Тревиля. Роська сует под мышку зазубренный клинок, поддергивает гольфы — тем же движением, каким д'Артаньян поддергивал перед схваткой ботфорты, — распрямляется и… гибкой пружиной срывается с места. И… нет, я не ошибся! Вдоль каменного белого забора туда же мчится еще один боец — толстоватый, запыхавшийся, но полный боевого рвения. Андрюшка вырвался на волю! Он спешит и с размаху натыкается на прохожего. Точнее — на прохожую. Я слышу раздраженный и какой-то жирный голос: — Что вы тут носитесь! Некуда ступить, только и мельтешат под ногами! Хозяйки голоса почти не видно, однако я представляю крашеную даму с кошелкой и тяжелыми серьгами. Такая ни в каком детстве не сражалась на мечах. — Играть, что ли, нельзя? — огрызается Андрюшка. — Нашли где играть! На улицах! Я вот скажу родителям, я их знаю! — А это не ваши улицы! — отвечает Андрюшка, рискуя заработать новые неприятности. |