Книга Выйти замуж, страница 8 – Наталья Нестерова

Ляля положила перед ними послание Люсиной подруги по поликлинике. Валентина писала о том, какой замечательный человек Люся.

— Но потом, ты помнишь, — Ляля колыхнула плечом в сторону Сергея, — вместо этого пошли самоубийцы, пьяницы и наркоманы. Вот письмо.

Это было известное послание, опубликованное под псевдонимом Людмилы К. На самом деле его автором была некая Женя Бойко из Москвы.

— Вот и все. — Ляля пожала плечами, взволновав формы от шеи до талии.

— Как — все?! — рявкнул Кривоносик. — Почему письма были направлены в Калугу, а не в Москву к этой Жене?

— Потому что адреса перепутались, — гордо процедила розочка.

«Ну, ты видишь?» — спросил Сергей Володьку взглядом. «Вижу, — ответил тот. — Такой женщине можно все простить. Обижаться на нее станет только законченный импотент».

Лялю отпустили с миром, а Сергей наконец выразился ясно:

— Я тебя как человека прошу: не поднимай шум, забери письма. Съезди к этой Жене, авось еще жива, отдай все ей, объясни, что ошибка вышла и прочее. Очень прошу!

— Не, я не поеду, — заупрямился Володька. Но потом вдруг добавил: — Разве что вместе с Лялей, она и объяснит?

— Старик, я тебя понимаю. Но! — Кривоносик принялся загибать пальцы. — Во-первых, появление Ляли может только усугубить любые женские комплексы. Во-вторых, объяснить что-либо толком, тем более, как здесь нужно, сердечно, с подходом, она не способна. Главное же: если мы примем эти письма, нам дадут по шапке и премию снимут.

— Насчет премии понимаю, — вздохнул Володька. — Сами страдаем, как конец месяца, так ищут зацепку, чтобы лишить.

— Слушай, а может, твоя жена съездит к этой Жене Бойко? Женщины, то да се, не отчаивайся, вон сколько людей твоя судьба волнует…

— Я не знаю, — протянул Володька.

— Спасибо, друг! — радостно воскликнул Кривоносик, словно дело уже было решенным.

Журналист проводил Володьку до дверей на улицу, даже постоял на большом крыльце, ручкой помахал и пальцем в сторону троллейбусной остановки потыкал.

«Выпроводил, деловой», — думал Володька. Но доверительность, с которой общался с ним столичный журналист, и воспоминание о том, какие девушки регистрируют письма трудящихся, грело в нем предвкушение нового рассказа в компании собутыльников.

Люся не могла себе позволить отправиться в Москву только за тем, чтобы передать письма. Кроме большой хозяйственной сумки с посланиями, она прихватила еще пару авосек, которые по дороге в Свиблово, где жила Женя Бойко, загрузила апельсинами и бананами для Димки.

Дверь открыл мужчина лет тридцати — тридцати пяти. Красивый, стройный. Одет он был в роскошный синий спортивный шерстяной костюм с надписью крупными белыми буквами на груди «СССР».

— Вам кого? — спросил он.

Люся ответила, и мужчина странно внимательно и участливо посмотрел на груженные тропическими плодами сумки.

— Проходите, — пригласил он.

— Умерла? — ахнула Люся.

— Да вы не расстраивайтесь, проходите. — Спортсмен повел Люсю в комнату и по дороге представился: — Я отец Жени, Павел Сергеевич.

«Сколько же девочке было лет? — подумала Люся. — Молоденькая, наверное, совсем. А отец, видно, не очень страдал, ишь какой гладкий. Рожают малолетками, а потом дети без надзора брошенные».

— Как это было? — спросила Люся.

— Видите ли, — почему-то оправдывался Павел Сергеевич, — к нам пришли гости. Оставлять ее с народом стало совершенно невозможно. Она такое устраивала! Словом, мы заперли ее в ванной. Шума воды не услышали, она утонула.

Павел Сергеевич виновато смотрел на поджавшую губу и качающую головой (горе-то какое!) Люсю и продолжал:

— Поверьте, мы делали для нее все возможное, кормили, ухаживали и прочее. Но справиться с ней! Приступы хандры сменялись у нее диким весельем. Наш знакомый ветеринар даже делал ей уколы.

— Да почему же ветеринар? — поразилась Люся.

— Вы успокойтесь, — утешал спортсмен. — Хотите чаю? Я как раз заварил.

Он с явным облегчением шмыгнул на кухню.

В неуютной комнате только спортивные награды красовались в застекленном шкафу в педантичном порядке, остальные вещи, многим из которых место было в корзине с грязным бельем, валялись бог знает как. Мебель покрывали узоры на пыли: ее так давно не вытирали, что следы от пальцев, стаканов, тоже запорошенные, только меньшим слоем, образовывали странный рисунок.

Донесся грохот посуды, сваливаемой в раковину. Потом в проеме показался Павел Сергеевич.

— Устроимся на кухне, хорошо? — пригласил он. — Хозяйство наше в беспорядке, не пугайтесь. Мы с сыном никак не можем на ладить дежурство.

— А жена ваша? — вырвалось у Люси.

— Она погибла. Три года назад, в горах. Она была альпинисткой.

— Извините, я не знала.

Люся подумала о страшных ударах судьбы, которые обрушиваются на головы некоторых сограждан. Потерять жену, потом дочь, самому воспитывать сына, беспомощного крошку, наверное, — вот уж горький удел.

Но Павел Сергеевич вовсе не выглядел несчастным. Слегка смущенным — да, но никак не побитым жизнью. Он разливал чай в треснутые чашки.

— У меня есть приятель, капитан дальнего плавания, — говорил он. — Я уже договорился с ним, привезет вам из Индии симпатичную мартышку.

— Кого? — оторопела Люся.

«Да он сумасшедший, — решила она. — Дочь тоже, видно, была не в себе, это у них явно наследственное. Надо же было лечить!»

— Вы девочку психиатру показывали? — спросила она.

— Кому? — теперь изумился Павел Сергеевич. — Психиатру?

— Конечно! Вы ведь взрослый человек. Сами нездоровы, значит, врачей этих знаете.

Если бы Павел Сергеевич выглядел менее молодцевато, если бы его глазки не поблескивали при взгляде на Люсину фигуру, если бы в нем чувствовалась хоть капля отчаяния, она бы, конечно, не стала бросать ему обвинения в лицо.

— К специалистам надо было вести, — зло говорила Люся, — спасать, а вы в ванной запирали, чтобы не мешала веселиться. Как же так можно было обращаться с девочкой? Извергство какое!

— Вы полагаете? — испуганно бормотал Павел Сергеевич.

— Конечно! Образованный, наверное, человек, а сам — к ветеринару! До чего довели: она письмо в газету написала, ей сотни людей ответили, а свои родные…

Люся не могла говорить, слезы жалости и раскаяния — раньше надо было сюда явиться — искренне и дружно хлынули у нее из глаз. Она плакала, а Павел Сергеевич смотрел на нее с удивлением и страхом, как смотрят на человека, минуту назад начавшего сходить с ума.