
Онлайн книга «Стражи Армады. Точка опоры»
– Помещение проверяли? – холодно спросил он у Бугая. Тот кивнул: – Пусто, никого нет. Порох помассировал здоровой рукой лоб, закрыл глаз. Выдохнул: – Чертовщина какая-то! Слышу что-то. Как… как будто зовет кто-то… Не могу слов разобрать. – Хлебни водички, – протянул ему фляжку Бугай. Главарь плеснул воды себе в лицо, устало произнес: – Кажется, с ума схожу. Может, я мало тоника принял, когда мимо псиоников шли? Зацепило, поди, немного? Что-то нехорошо мне. Бугай, как думаешь? Тот неопределенно пожал плечами: – Нормальную дозу взял, как и все. Не должно кошмарить. – Тогда что за хрень творится у меня в голове? Плотно сжатые губы Бугая едва заметно дернулись. Он произнес: – Может, с аптечки чего достать? Главарь оживился. – Да, давай. Что там есть? Боец извлек из наручного кармана оранжевый пенал. – Дай гляну, – выхватил аптечку Порох и принялся ковыряться в ней. Читая вслух названия препаратов, он долго перебирал тюбики, морщась от боли, пока, наконец, не нашел нужный. – Переждем пока, – произнес Бугай, украдкой поглядывая на захмелевшего предводителя. Тот, сделав себе инъекцию прямо через одежду, привалился к кирпичной стене и задремал, вздрагивая и что-то бормоча во сне. – Пока план действий не придумаем. А может, и сами рассосутся трупаки эти. Алик, как думаешь? Тот грустно усмехнулся. – Как же, рассосутся! – Ладно, будем думать. А пока – всем отдыхать! Мы с благодарностью приняли его приказ и попадали кто куда. – Радио, давай, включайся, – произнес Бугай, вытягиваясь во весь рост на засаленной лавочке. – Исполни что-нибудь нам ненавязчивое, успокаивающее. Радио тут же охотно запел: У детства глаза цвета неба, У детства глаза, как ручей. Что может вкуснее быть хлеба, Когда целый день ты ничей? У детства нет планов на завтра, И детство не носит часов. Его не поймаешь – напрасно, Не спрячешь, закрыв на засов. Голос его звучал ровно, отчего создавалось впечатление, что это настоящее радио транслирует песню а капелла. – Знатно поешь, – одобрительно кивнул Наука, подсаживаясь к Радио. – Учился где? – Да какой там! – усмехнулся тот. – Так, самоучка. – Да ладно?! – не поверил ученый. – Я музыкой с детства увлекался, – прикрыв глаза, словно что-то вспоминая, произнес Радио. – У меня батя на гитаре играл. О! Как он играл! Никто так не играл! Песни такие пел – ревели все. Пробежится пальцами по струнам и начнет. Про детство, про девчонку из соседнего подъезда, про голубей. Женщины слезы вытирают, мужики стопочку тянут. Душевно пел. Я тогда еще совсем маленький был, а тоже любил слушать. Сяду рядышком, в ногах где-нибудь, чтоб не отсвечивать, и слушаю. И потом, когда в школу уже ходил, пацаны дворовые гитару приносили играть. Вокруг них столько девчонок собиралось! Слушали. Я тогда и подумал, чего мне зря пропадать, ведь батя играть умеет, а я не при делах. Выгадал момент, когда папка трезвый был, и попросил научить меня. Месяца через три уже и сам сносно во дворе куплеты запевал. С музыкантами познакомился. Общение пошло. Группу решили сколотить. Играли чего-то такое. Репетировали. А тут и портвейн пошел, и другие всякие дела, слабо совместимые с музыкой. Дурили, конечно. Страшно дурили. Однажды тоже собрались, накатили как следует, репетировать начали. – Радио тяжело вздохнул. – Зацепились чего-то по пьяной лавочке, по пустяку. Драка завязалась. Инструмент в тот раз побили знатно, гитару мою – в щепки. Когда отрезвели, обидно стало. Начали искать другой инструмент. А гитары дорогущие! Я тогда таких денег даже по телевизору не видел. А где взять-то их? Так вот по глупости и залетел на малолетку. Грабанули мы с пацанчиками магазин музыкальный. Вынесли инструмент. А дальше… Казенный дом. С Аликом там, на малолетке, познакомился, с Мартыном. А потом всё пошло-поехало. Другая уже жизнь пошла. Вот теперь здесь болтаюсь. И нормально, не жалуюсь. Времена нынче неспокойные. Выживать как-то надо. Под мерную болтовню Радио я задремал. Накопившаяся усталость давала о себе знать. Сон мой, как сон старика, был отделен от бодрствования тончайшей пленкой, сквозь которую слышались голоса и чьи-то усталые вопросы. Ничего не снилось, лишь казалось, что я проваливаюсь куда-то вниз. Окончательно проснулся я от Санькиного возгласа. – Эй, ребята! Трупаки-то того, затихли. Я прислушался. И действительно, монотонное поскребывание в дверь прекратилось. Но тишина была какой-то нехорошей, зловещей, от которой не стоило ждать ничего хорошего. – Гробовое молчание, – невольно вырвалось у меня. Наука скривился. – Они там… танцуют… – произнес Санька, глядя в щель. – Что? – переспросил ученый, подскакивая с места. – Танцуют?! – Ну да. Качаются из стороны в сторону. Как трава на ветру. – Х-м-м… И в самом деле… танцуют, – подтвердил Наука, глазея в замочную скважину. Меня это тоже заинтересовало, и я подошел к двери. – Ну-ка, дай взглянуть. Зрелище было странным, даже пугающим. До этого момента напирающие хаотичной массой мертвецы медленно покачивались из стороны в сторону, словно волосы утопленника. В этом синхронном танце напомнили они мне людей из церкви, когда отец Марк в апогее своей мессы задурманил всех наркотиком. Жуткий вид синюшной полуразложившейся плоти, грязной и истлевшей одежды, настолько не гармонировал со слаженными, будто не раз отрепетированными телодвижениями, что невольно наводил ужас. – Нетипичное поведение! – прошептал Наука. – Какой-то новый симптом? М-да, явно что-то новое. – Я… иду… – вдруг откуда-то из-за спины хрипло произнес Порох. – Иду к вам… Сейчас… сейчас… С трудом поднявшись, шатающейся походкой он направился к двери. Вид у него был жуткий: лицо посерело, осунулось, глаз закатился, обнажая белок, на лбу выступили крупные капли пота. – Ты куда? – только и смог спросить Бугай. – Слышу их… слышу… зовут… к себе… иду… сейчас, потерпите… – Что за!.. – Алик попытался привести в чувство командира, но сразу полетел в сторону от мощного удара в живот. Порох проковылял к двери. Начал её выбивать. От внезапного грохота под потолком тревожно забились голуби, поднимая кучи слежавшейся на перекладинах пыли. – Стой! Ты чего удумал?! Рехнулся?! – подскочил Бугай. И покатился в сторону корчащегося Радио. От напора Пороха дверь нещадно трещала. Хрустели и костяшки пальцев бандита, но боли он, кажется, и не замечал вовсе. |