Книга Витающие в облаках, страница 45 – Кейт Аткинсон

За огородом лежало кочковатое поле, заросшее чертополохом-мутантом, стойким к зимнему холоду. Здесь паслись козы, когда их не запирали на ночь в свиной хлев. Козы были англо-нубийской породы, с висячими кроличьими ушами и глазами как у черта. Две козы-матери и два козленка — большой и маленький (последнего, видимо, и предполагалось сегодня вечером заклать).

— Бедненький малыш, — сказала Терри и попыталась его поцеловать.

Козы были несколько унылы, но вполне дружелюбны (во всяком случае, дружелюбней кур). Мы их гладили и причитали над ними, пока не стемнело по-настоящему. В поле стало холодно стоять, так что мы вернулись на кухню, откуда плыл неаппетитный запах.

Джилл накрывала на стол, пытаясь расчистить место среди свеч и инструментов для их изготовления — они были навалены всюду.

— Это мой pièce de résistance ^[61], — гордо сказал Гильберт, указывая на особенно уродливую свечу, бурую пирамиду, усаженную лиловыми восковыми вздутиями. — Может, зажжем несколько свечей? Будет уютно.

— Это на продажу, — отрезала Кара, — и, кроме того, у нас есть электричество, в конце-то концов.

Из «винного погреба» (роль которого играл еще один свиной хлев) появился Робин с несколькими бутылками домашнего вина в руках: из шиповника, из бузины и — смертельное на вид — из пастернака.

— Минутку, я откупорю красные, чтобы они подышали, — сказал он.

И мне на мгновение открылась пугающая картина — бабочка, таящаяся в непривлекательной волосатой гусенице: вежливый мальчик Робин помогает родителям на коктейльной вечеринке, разнося гостям соленые орешки и подливая тоник в большие (как положено у среднего класса) бокалы с джином.

— Да, — стыдливо признался Робин. — Суррей. У папы риелторская фирма.

— Везунчик.

Появились Андреа и Шуг. У обоих были расширены зрачки — то ли от наркотиков, то ли от секса, то ли (скорее всего) от того и другого сразу. Явился также и Боб, хотя где он был все это время — непонятно. Может, опять сбой транспортера.

— Я не номер, — отчаянно шепнул он мне, озираясь в поисках гигантского пузыря, который его, судя по всему, преследовал.

К ужину пришло еще несколько человек, которых я раньше не видела, — видимо, другие балниддрийцы.

— Балниддрийцы, — сказал Кевин и записал это слово в маленький блокнотик. — Хорошее название.

Нам подали странное хлёбово, нечто вроде первичного бульона с полуузнаваемыми ингредиентами: коричневый рис, картошка, морковь, еще какие-то овощи (а может быть, и не овощи). От всего этого слабо пахло козлом, хотя во всем блюде не было ни крошки козлятины (Терри вынудила Гильберта встать на колени и поклясться могилой матери).

— А куда ты дел кастрюльку с воском, которая стояла на плите? — спросила Джилл.

Гильберт притворился, что не слышит.

Протей «спал где-то там», как весьма туманно выразилась Кара, зато непроизносимо-именуемая дочь Джилл явно перегуляла: в нее насильно впихнули порцию риса с морковью и воском, после чего она уснула, уронив голову на стол. Лицо ее раскраснелось, словно в сильном жару.

— Попробуй кормить ее баночками «Хайнц», — серьезно посоветовал Боб.

— Никогда, — столь же серьезно ответила Джилл.

— Дети должны есть то, что едим мы, — сказала Кара.

— Я считаю, это мы должны есть то, что едят дети, — сказал Боб.

— А я считаю, мы должны есть детей, — пробормотала Терри, но, к счастью, этого никто не услышал.

Вскоре Боб весьма неожиданно втянулся в спор о продолжительности грудного вскармливания. На одном этапе он даже начал яростно выступать против кормлений по требованию ребенка — по словам Боба, этот метод должен был вырастить поколение расхлябанных бездельников.

— Берегись, Боб, ты превращаешься в клингона. — Шуг увещевающе положил ладонь ему на плечо.

А что, если внутри Боба живет другой Боб — обычный человек, который станет учителем, когда вырастет? Который голосует за либералов и беспокоится о своей пенсии. Настоящий Боб, что в один прекрасный день сорвет маску фальшивого Боба и займет место в мире будильников, костюмов-троек и очередей в банке в обеденный перерыв.

— А десерт есть? — спросил Кевин, пытаясь не обращать внимания на неудобоваримую дискуссию о детском питании.

— Разумеется, — ответил Гильберт. — Вот! Я испек его раньше. Ха-ха!

И он поставил на стол блюдо с брауни, которые неожиданно оказались очень вкусными.

— Очень вкусно! — сказала я.

— О, спасибо, — ответил он, сжав мне руку. — Как мило с твоей стороны.

Снова появилась Миранда — еще летаргичней обычного, но даже почти коматозное состояние не помешало ей сожрать порцию брауни, которая предназначалась Андреа.

— Ну? — сказала Кара.

Миранда поморщилась и достала из кармана длинный узкий футляр, в котором оказался блестящий стальной хирургический скальпель.

— Оба-на! Фазеры на стан, мистер Спок! — встревожился Боб.

— Мне кажется, капитан Кирк не стал бы говорить «оба-на», — сказал Шуг.

— Да, капитан, это нелогично, — согласился Боб. — (Как вы уже заметили, он явно чувствовал себя всей командой «Энтерпрайза» сразу.)

Я — сама не зная почему — ожидала, что после ужина мы поедем домой. Но, по-видимому, не с моим счастьем: поев, все размякли и осоловели, что было особенно странно, учитывая их прежнее желание совершить козлоубийство.

— Та женщина сегодня утром опять звонила, — внезапно сказал Боб, — пока ты была в…

— Университете?

— Угу.

— И?.. — терпеливо подтолкнула я.

— И… сказала, что придет сегодня вечером. Повидаться с тобой.

— И ты только сейчас догадался мне об этом сказать?

— Тут ходит автобус, — равнодушно произнес Робин. — Дорога вон там, сразу за холмом.

Судя по всему, больше никто ехать не собирался. Робин и Кевин начали партию в го — по-моему, самую нудную настольную игру из всех изобретенных человечеством. Терри намеревалась остаться и спасти обреченного козленка, попросту похитив его. Впрочем, я не понимала, что она собирается делать с козлом в квартире на четвертом этаже. Андреа (нехарактерно для нее) вызвалась показать мне дорогу к автобусной остановке, но, как я тут же с ужасом обнаружила, лишь для того, чтобы завести бесконечный разговор о Шуге.

По словам Андреа, нам надо было идти мимо кольца стоячих камней. «Они где-то там», — сказала она, неопределенно махнув рукой в темноту, и ринулась в ту сторону, прежде чем я успела усомниться в ее умении ориентироваться.

Мы спотыкались о колючие плети ежевики, падали в ручьи, поскальзывались на толстом слое инея и врезались в не к месту припаркованных коров. Наконец мы уперлись в крутой склон, и нам пришлось попеременно втягивать друг друга наверх на манер вагончиков фуникулера. Мы одновременно взмокли и замерзли. Все это время Андреа не переставала бубнить любовный катехизис: «Как ты думаешь, я ему нравлюсь? Как ты думаешь, я по правде ему нравлюсь? Как ты думаешь, он меня любит? Как ты думаешь, он по правде меня любит?»