Книга Теория противоположностей, страница 32 – Элисон Винн Скотч

В дверь моего номера стучат, и глухой голос говорит:

– Обслуживание в номера!

Ванесса обещала прислать для меня курьера с завтраком, так что я выползаю из кровати – сухожилия скрипят, поясница вот-вот взорвется, а между лопатками так вообще настоящее минное поле. Сначала я пытаюсь натянуть спортивные штаны, но стоит ли нагибаться и испытывать агонию? Так что я оборачиваю вокруг тела полотенце и волочусь к двери.

Не надо было отменять бег по воскресеньям с Шоном, думаю я. Может быть, начать сначала? Написать ему: давай снова бегать вместе. Давай вместе переписывать план Вселенной. Добавим в наш «Список дел» забег каждые три недели. Звучит неплохо. Классно звучит.

Я уже говорила, что мы вместе решили завязать с бегом по воскресеньям? Вообще-то так решила я. Мы ведь уже поженились, так зачем держать себя в форме? Не лучше ли наслаждаться воскресеньем, как завещал Господь? Выходной же! На мои слова Шон ответил, что до этого момента и знать не знал о моей религиозности, и поинтересовался, всегда я верю в Бога или только когда мне выгодно. Я уселась на диван и задумалась, не прав ли он. Но бегать все равно не хотела.

Вечером того же дня, когда мы отправились в Hop Lee, до меня дошло, что религия у меня своя собственная; все члены моей семьи были идеологически обработанными жертвами культа Ричарда Чендлера, и веры в него (или неверия, в случае Райны) уже хватало. Без этого достаточно трудно проводить дни напролет, рационализируя, теоретизируя и расставляя все на свои логические места, так что если я не верила в Бога – настоящего Бога, – кто стал бы меня за это винить? Богом был мой отец. Во всяком случае, все внушали мне именно это.

– Обслуживание в номера! – вновь повторяют за дверью.

– Иду, – отвечаю я в надежде на жирную яичницу, но так как она непременно напомнит мне о Шоне, я передумываю и молюсь, чтобы принесли бельгийские вафли.

Открываю дверь.

Ищу глазами тележку с едой, но никакой тележки не вижу, зато вижу Теодора (кто бы сомневался!).

– Прости, – говорит он. – Так надо.

– Ничего и не надо, – говорю я. – Даже совсем не надо.

Он протягивает руку, которую прятал за спиной. В руке тарелка с вафлями.

Я качаю головой (хотя он, на минуточку, основатель В.А.У.). Он улыбается.

– Ну, решайся. Дай хорошему парню шанс.

Я улыбаюсь в ответ.

– Хорошо. Но только потому, что я умираю от голода.

* * *

Однажды, когда мы с Шоном только начали встречаться, мы стояли в очереди за попкорном; в кино шел новый «Бэтмен». Шон знал автора нескольких спецэффектов, поэтому быстро и оживленно болтал о том, что нам предстоит увидеть. Две девицы позади нас услышали, заинтересовались и сказали: ух ты, как круто! Ты знаешь того, кто работал над фильмом?

И, пока очередь ползла вперед, Шон включил их в разговор и с радостью поведал все секреты; девицы придвинулись к нему ближе, а меня оттолкнули чуть в сторону.

В конце концов мы купили попкорн и газировку, девчонки – лакрицу и еще что-то, и по дороге в зал одна из них, посимпатичнее, сказала Шону, думая, будто я не слышу: «У тебя нет кольца; можешь как-нибудь мне позвонить».

Я повернулась в тот момент, когда она вручала ему бумажку с номером.

Шон замер как контуженный, потом улыбнулся дебильной улыбочкой, а потом заметил, что я все видела, и обвел меня трогательным взглядом – типа он вообще не понимает, что за хрень происходит; а потом смял бумажку и засунул в урну. Он поздно расцвел – в старших классах был кожа да кости, да еще прыщи и комплексы. Его подружка по колледжу, однако, была очень даже ничего – из Миссулы, немного скучноватая и не меньше Шона любившая читать «Популярную науку»; она порвала с ним, когда после выпуска переехала в Сент-Луис. Так что тогда, в кинотеатре, он был еще не привыкшим к своей привлекательности или простому факту, что программисты правят миром. Он все еще был ребенком, игравшим в «Подземелья и драконов» в подвале с соседскими ребятами.

В тот же вечер, чуть позже, я спросила, почему он выбрал именно меня – это прозвучало довольно самонадеянно, потому что мы еще не были помолвлены, у меня даже кольца не было.

– Не знаю, – сказал он, – мы подходим друг другу. Ты – Швейцария, я тоже.

Так и было. Поэтому я не стала спорить.

Видимо, я не заметила, как мы перестали подходить друг другу, как он перерос меня. Как неотесанный старшеклассник наконец обнаружил, что, придя на выпускной, заставит королев выпускного бала кусать с досады локти.

Но что такое досада?

Я думаю, она включает в себя многое. Но по большей части она – начало склизкой тоски, с которой смотришь в прошлое и спрашиваешь себя, почему не знал ответов на вопросы, когда они были так очевидны.

* * *

Теодор сидит у меня в номере, на стуле с подлокотником, а я неуклюже перебираюсь в кровать, на ходу потуже завязывая полотенце, чтобы не вывалилась грудь. Он аккуратно ставит тарелку с вафлями передо мной на подушку и возвращается на свое место – безопасное расстояние, с которого мне ничего не угрожает. Я знаю – он делает это не намеренно; такова вторая натура Тео. Вот что он делает: угадывает ваши инстинкты и действует согласно им раньше, чем вы сами их осознаете.

– Я в любой момент могу уйти, – заявляет он, устроившись поудобнее. Я смеюсь.

– Какое же ты трепло!

Он тоже смеется, потому что это не так, но порой бывает именно так. Потом говорит:

– Я просто хотел увидеть тебя, поговорить с тобой. Но не хотел причинять тебе неудобств.

Я беру вафлю и откусываю, тяну время, разглядываю его – сильно ли он изменился за эти восемь лет? Вообще-то не очень. Он по-прежнему по-мальчишески красив, по-прежнему носит очки в черной оправе, придающие ему очарование, по-прежнему худой, но достаточно сильный для велопробега на двадцать миль. Он стал увереннее, хотя уверенность всегда была ему присуща; он легко идет с ней по жизни, словно знает ответы на все вопросы. Довольно часто и в самом деле знает. Откинув темно-русые волосы со лба, он поправляет очки, и я ощущаю знакомое чувство, близкое чувство, подобное тому, что я ощущала, когда мне было двадцать один год и я влюбилась в него.

Стараясь не думать об этом, я говорю:

– Просто у меня сейчас много всего происходит, вот и все.

– Вот и все?

Некоторое время молча жую.

– Ну хорошо, не все.

– Ты же получила мое сообщение? На «Фейсбуке»?

– Ты знал, что жена Марка Цукерберга заставила его подписать контракт, прежде чем они начали жить вместе? – Я беру маленькую бутылочку сиропа и пытаюсь открыть.

– Я знал, – говорит Теодор.

– Ты знал?

Он забирает бутылочку, открывает и возвращает мне. Я окунаю край вафли в сироп.