Книга Между небом и тобой, страница 24 – Лоррен Фуше

– Мольер. «Мизантроп» ^[70]. Сириан влюблен? Он счастлив с Дэни?

– У него все сложно. Он не проводил кастинга, не выбирал Альбену из многих. Она его спасла, потом забеременела, он и женился – из признательности. Они редко трахаются.

– Сара!

– Ты же сам спрашиваешь! Каждая дает ему то, чего нет у другой. Альбена обожает Шарлотту и ненавидит Помм. Дэни не хочет детей, и ей наплевать на чужих. А Сириан любит обеих своих дочек.

– Что-то не видно, как он их любит.

– Просто он не умеет выражать свои чувства. Не зря же он твой сын.

Мы никогда еще не говорили с папой так откровенно.

– А ты, Сара? У тебя тоже все так сложно?

– У тебя есть будущее, папа, а у меня только настоящее, и я с этим примирилась.

– Ну а в настоящем ты счастлива?

Я подняла стакан, будто хочу сказать тост:

– Мое счастье – как виски у меня в стакане: ультрамодное и стоит бешеных денег. Твое счастье с мамой было традиционным, выдержанным в дубовых бочках, а от меня без ума крохотный мирок французского кино. Увяну – мигом выметут, потому надо пользоваться сейчас. Помнишь, какие сверху трубы у заводов, где делают виски? Точь-в-точь китайские пагоды. Это чудо в моем стакане сделано на таком заводе, а я китайский болванчик в кресле хай-тек.

– Изящная метафора, но ты мне не ответила.

– Ты не сможешь быть счастливым без мамы, она унесла с собой кусочек тебя. Но у тебя еще будут в жизни хорошие моменты, а во мне Патрис что-то сломал. Я не о нем сожалею – о беззаботности, об уверенности в том, что любима, об утерянном доверии к людям. До него у меня было легко на сердце, а теперь я женщина легкого поведения. Скоро придет мой одноразовый хахаль. Он пригласил меня поужинать в одноразовый ресторан, там едят и пьют в мертвой тишине. Люди отдают целое состояние за то, чтобы общаться только глазами. Весь Париж туда рвется, там ждешь своей очереди два-три месяца.

– Совсем обезумели… А этот твой одноразовый, он актер? В кино снимается?

– Я не трахаюсь с мужиками, которые ложатся в постель ради того, чтобы сниматься. Вопрос этики.

– Мораль у тебя на высоте, дочка, ничего не скажешь.

Жо – остров Груа

Еду в поезде Париж – Лорьян и читаю в статье, что у мужчины, потерявшего жену, возрастают шансы умереть в течение года. Наблюдение в равной степени распространяется на тех, кто сломал шейку бедра. Значит, вдовцу с переломом вдвое хуже, надо бы мне поостеречься.

Телефон звонит, когда почтовик уже подходит к причалу.

– Папа?

– Как приятно тебя слышать, Сириан.

– Полагаюсь на твою скромность и надеюсь, что ты ничего не скажешь Альбене.

– Ради этого ты мне и позвонил?

– Да.

Я знаю своего сына. Он взял лист бумаги и разделил вертикальной чертой пополам. Слева – да, я звоню отцу, и будет то-то, справа – нет, я отцу не звоню, и будет то-то. Левая сторона перевесила.

– Можешь на меня положиться. Ты всегда можешь на меня положиться, Сириан. Твоя мама тоже всегда могла на меня положиться.

Сын не понимает намека или просто не хочет об этом говорить.

– Моя личная жизнь, папа, тебя не касается.

– Совершенно не касается.

– Так ты не скажешь моей жене о Дэни?

– О ком?

– О директоре отеля на улице Монж.

– Где это? Кто это? Уже забыл, Сириан.

– Спасибо.

И отключается.

В Библии мой тезка Иосиф, сын Иакова, толковал сны фараона. Я же – в реальности – не способен даже в собственном сне тебя увидеть. Столичный гвалт кое-как заглушил твое отсутствие, но стоило попасть в порт, как тоска по тебе накрыла меня с головой.

Маэль, увидев меня на пороге, улыбается до ушей, Помм кидается мне на шею. Стол накрыт на троих, меня ждали к ужину, я с удовольствием ем суп, а от вина отказываюсь. Рассказываю им о городе в рождественских огнях, делаю вид, что все в порядке. А спать придется вместе со своей тоской, так, по крайней мере, нас будет двое.

Помм уходит к себе, и я решаю поговорить с Маэль откровенно.

– Если тебе захочется жить в другом месте – переехать в Локмарию или просто в другой дом перебраться, – пожалуйста, не стесняйся. Понимаешь?

– Ты хочешь, чтобы мы уехали?

– Я не хочу быть для вас обузой. Я тебе не отец и не свекор, ты мне ничего не должна.

– Ты дедушка Помм. Мои родители умерли, и у нас нет никого, кроме тебя.

Помм – остров Груа

Я думала, никогда не смогу собрать саксофон, но уже собираю на автомате, ура! И мундштук беру в рот правильно, и зубы куда надо подставляю, и плечи не поднимаю, и щеки не надуваю, и, чтобы получился звук, убираю язык и тяну «ту-у-у». Я уже знаю ноты для левой руки, той, которая сверху: до, си, ля, соль, – но чтоб играть, так нет! Не выходит. Зубы скользят, язык мешает, мундштук забираю слишком далеко, а нижнюю губу поджимаю. Только все равно иногда из сакса вырывается звук, чистый такой, проникновенный, и сразу мне хочется играть и играть все время, только играть, ничем больше не заниматься.

По пути домой пританцовываю. Захожу к тебе на кладбище и тихонько протягиваю «ту-у-у», чтобы ты поняла, до чего это трудно. У певцов есть голос, пианисты ставят пальцы на клавиши, а саксофонисты играют всем телом. Я попалась на крючок. У меня все получится! Я такая счастливая, когда получается, что прямо вся киплю и пенюсь, как океанский прибой в равноденствие.

Получил очередную гугловскую рассылку. На кого-то из участников Сириановых сборищ в гостинице подали в суд. Надеюсь, нашему сыну не в чем себя упрекнуть. Сара в фоторепортажах с премьер выглядит ничуть не хуже кинозвезд в ее фильмах, она божественно прекрасна.

Когда ты была маленькая, шестого декабря в замке твоего отца послушные дети вынимали из оставленных у камина башмачков сласти, а непослушные – ивовые розги, их туда засовывал приезжавший на осле и проникавший в гостиную через дымоход вместе с добрым Рождественским Дедом злющий его спутник Папаша Фуэтар ^[71]. Четыре твои старшие сестры лакомились пряничными человечками, называя их «святыми Николаями», ты, вся разобиженная и зареванная, выбрасывала розги в помойку. В тот же день вы раскладывали зеленую чечевицу на влажной вате, чтобы в рождественскую ночь украсить ростками ясли. Твои сестры, поливая свои зернышки, не роняли мимо ни капли, твое блюдечко с ватой всегда было полно до краев, и вода через край переливалась – на кружевную скатерку, на инкрустированный столик, на старинный паркет…