Книга Розы мая, страница 74 – Дот Хатчисон

Эддисон отводит меня в сторонку, давая маме возможность проститься со всеми. Инара и Блисс, похоже, чуточку ее побаиваются, и в их взглядах читается не столько «я при тебе дар речи теряю», сколько «хочу быть тобой, когда вырасту».

Эддисон обнимает меня.

– Повторю то, о чем старался не спрашивать. Ты сможешь жить с этим?

Я думала об этом несколько недель, даже перед днем рождения.

– Думаю, что смогу. Будет нелегко, наверное, но это и к лучшему. И, как ты сам сказал, никто в других семьях больше не будет терзаться. Я проживу с этим. – Опускаю голову ему на плечо и чувствую острый аромат лосьона после бритья. Или крема для бритья. – Мы с мамой много говорили об этом и решили, что рассеем прах Чави. На лавандовом поле. Там, где замки и река. Ей это понравилось бы.

– О’кей.

Я смотрю на него снизу вверх, и его колючая щека касается моего лба. Он целует меня в переносицу, над бинди, которую я снова стала носить неделю назад, когда зажила кожа.

– Знаешь, я буду по тебе скучать.

– Чепуха, – грубовато говорит он. – Полагаю, специальный агент Кен не забудет представлять регулярные отчеты. И… знаешь, я собираю отгулы и, может быть, как-нибудь вспомню старые деньки.

– Для тебя дверь всегда открыта.

Он снова целует меня и отпускает, легонько подтолкнув к группе.

Еще один раунд объятий и прощаний, и мы с мамой идем к барьеру. Я прижимаю к груди сложенное одеяло. Потом, поборовшись с собой, оборачиваюсь. Инара и Блисс уютно прислонились к Вику, который глуповато улыбается, притворяясь взрослым, Мерседес тычет пальцем в плечо покрасневшему Эддисону.

Очередь медленно движется вперед, и я вместе с ней. Мама обнимает меня за плечи, привлекает к себе и целует в щеку.

– Готова, милая?

– Да. – Я поворачиваюсь вперед и перевожу дух. – Готова.

Тебя звали Джеймсон Кармайкл, и Дарла Джин была для тебя всем. Ты только ждал, когда она подрастет, да? Подрастет, чтобы оставить этот техасский городишко и никогда сюда не возвращаться, уехать с тобой туда, где никто не будет знать, что вы родственники, и где вы сможете жить вместе. Ты, конечно, не говорил ей об этом. Не думал, что в этом есть необходимость.

Дарла Джин любила тебя как брата, но тебе было этого мало.

Ты наказал нас всех за то, что воспринимал как грех. Сколько жизней ты загубил, сколько жизней – матерей и отцов, сестер и братьев, родных и друзей – порушил… Сколько боли пролилось на тех, кого коснулись мы…

Сады моей мамы, да ты ведь знаешь, да? Ты ведь наблюдал за нами там, в Бостоне, и потом в Сан-Диего. Она планировала эти сады, думала, какие разобьет клумбы, что посадит, как все уравновесит. Здесь – однолетние, свежие. Здесь – многолетние, цветущие и отдыхающие, и снова цветущие. При должном уходе они будут жить долго, пусть даже другие умирают.

Последние пять лет я жила, прячась или убегая. Печалясь и оплакивая. Сейчас наконец-то я снова близка к тому, чтобы узнать, каково это – цвести. И все, что требовалось для этого, была твоя кровь – теплая, густая, липкая – на моих руках.

Тебе нравится, Джошуа? Нравится, что, может быть, ты наконец-то станешь тем, что поможет мне исцелиться от того, что ты делал со мной так долго?

Нож рвал тебя каждый раз, когда я вытаскивала лезвие. Думаю, я понимаю, почему ты резал, а не колол. Такой ужасный звук и ощущение цепляющейся за острие кожи… Надеюсь, ты прочувствовал всех и каждую. Твоих любимых, твоих дорогих девочек. Ты изучал тела, чтобы не делать больно, но меня анатомия никогда не привлекала.

А иначе я, может быть, понимала бы, как легко обойти ребра, какая нужна сила, чтобы загнать нож через кость. Может быть, я знала бы, как туги мышцы и как легко, с влажным, всасывающим звуком, означающим их слабость, уступают стали легкие. Может быть, я прочла бы где-нибудь, что кровь тем темнее, чем ближе к сердцу. Или так только кажется…

Странно – или нет, – я поймала себя на том, что думаю о розах. Ты столько их привез, они заполнили целую машину. Только выйдя из часовни, я поняла, как их много и что ты не сумел взять все. Ты устроил бы в часовне будуар из роз.

Но они так и не упали на меня. Моя кровь пролилась, но ее было слишком мало, чтобы я упала в лужу. Упал ты. Твоя жизнь окрасила белые лепестки. Ты никак не ожидал, что правила переменятся.

Было кое-что, о чем я хотела спросить, но так и не посмела, даже в самом конце.

Ты мог бы очнуться, мог сказать что-то, чтобы я знала, кто ты.

Ну да ладно. Знаешь, Джошуа, что я поняла там, на холоде, под падающим снегом, в мокрой и тяжелой одежде и с кровью на руках?

Я поняла, что ответы не важны. Не важно, почему ты делал это, почему выбрал их, нас, меня. Не важно, как ты оправдывал себя. В любом случае ответы имели смысл только для тебя. Они были твои. Неверные.

Все неправильные.

Всегда неправильные.

Ты – одно из ужасных, больных созданий, Джошуа, но не более того.

Меня зовут Прия Шравасти, и я – ничья жертва.