Книга Время свинга, страница 60 – Зэди Смит

— Она сейчас тут? Наша сестра Эйми?

— Что? А, нет… По-моему, ей пришлось уйти давать какие-то интервью или что-то.

— Ох, это же поразительно. Она знает Джея-Зи, знакома с Риэнной и Бейонсе ^[138].

— Да.

— А она знает Майкла Джексона?

— Да.

— Как ты думаешь, она еще и Иллюминат? Или она просто знакома с Иллюминатами? ^[139]

Я еще различала женщину в желтом — она выделялась из всех остальных, пока не зашла за дерево и блок уборных, после чего я ее найти уже не могла.

— Я б не… Честно, Эстер, не думаю, что все это — на самом деле.

— Ох, ну что ж, — уравновешенно ответила Эстер, как будто сказала, что ей нравится шоколад, а я — что мне нет. — Здесь для нас это — на самом деле, потому что в этом точно много власти. Мы про такое много чего слышим.

— Это на самом деле, — подтвердила Хава, — но только в интернете, уж поверьте мне, нельзя всему доверять! Например, мне тут двоюродная моя показала снимки этого белого человека, в Америке, он здоровенный, как четверо мужчин, такой жирный! Я сказала: «Ты дура, что ли, это не настоящая фотография, хватит уже! Невозможно, таких людей не бывает». Чокнутые эти детки. Верят всему, что видят.

Когда мы вернулись на участок, снаружи стемнело, осветилось звездами. Я взялась под руки с Ламином и Хавой и попробовала их немного подразнить.

— Нет-нет-нет, хоть я и зову ее «Женушкой», — возразил Ламин, — а она меня «мистером Мужем», на самом деле мы просто ровесники.

— Флирт, флирт, флирт, — флиртуя, произнесла Хава, — и на этом всё!

— И на этом всё? — переспросила я, пинком распахивая дверь.

— Совершенно определенно всё, — подтвердил Ламин.

На участке многие дети помладше еще не спали — они подбежали к Хаве в восторге, а она в восторге же их приняла. Я поздоровалась за руку со всеми четырьмя бабушками — так всегда полагалось поступать, как впервые, — и каждая женщина подалась ко мне, словно чтобы сообщить что-то важное — или, вернее, действительно сообщила мне что-то важное, чего мне понять не удалось, — а потом, когда слова нас предали, как это всегда случалось, слегка потянула меня за одеянье к дальнему концу веранды.

— Ой, — сказала Хава, подходя с племянником на руках, — но там же мой брат!

На самом деле он был сводным братом и, на мой взгляд, на Хаву совершенно не походил — не был красив, как она, да и ее изюминки в нем не наблюдалось. У него было доброе серьезное лицо, круглое, как у нее, но с двойным подбородком, модные очки и совершенно невыразительная манера одеваться, сообщившая мне — не успел он сам мне это сообщить, — что он, должно быть, много времени провел в Америке. Он стоял на веранде, пил «Липтон» из огромной кружки, локти его покоились на выступе бетонной стены. Я обошла столб с ним поздороваться. Руку мою он взял тепло, но голову отвел при этом назад и полуухмыльнулся, словно заключая этот жест в кавычки иронии. Мне он кое-кого напомнил — мою мать.

— И вы живете тут, на участке, я вижу, — сказал он и подбородком обвел тихую суматоху вокруг, визжащего племянника у Хавы на руках, которого она тут же выпустила во двор. — Но как вам дается сельская жизнь в деревне? Вам же сперва нужно осмотреться в обстоятельствах, чтобы в полной мере ее оценить, я думаю.

Вместо ответа я спросила, где он научился такому идеальному английскому. Он формально улыбнулся, но взгляд его за очками на мгновенье отвердел.

— Здесь. В этой стране говорят по-английски.

Хава, не очень понимая, как поступать в такой неловкости, хихикнула в кулачок.

— Мне ужасно нравится, — выпалила я, зардевшись. — Хава ко мне очень добра.

— Еда вам нравится?

— Очень вкусная.

— Она проста. — Он похлопал себя по круглому брюшку и отдал пустую миску проходившей мимо девушке. — Но иногда простое намного приятнее на вкус, чем сложное.

— Да, именно.

— Так — в завершение: значит, все хорошо?

— Все хорошо.

— К сельской жизни в деревне привыкаешь не сразу, как я уже сказал. Даже мне требуется минутка, а я ведь тут родился.

Тут кто-то передал мне миску с едой, хотя я уже поела, но я ощущала, что все в присутствии Хавиного брата будет выглядеть как испытание, и потому приняла ее.

— Но вам же нельзя так есть, — захлопотал он, а когда я попробовала пристроить миску на выступ стены, сказал: — Пойдемте сядем.

Ламин и Хава остались у стены, а мы опустились на пару слегка шатких самодельных табуретов. Ни единая душа во дворе на него теперь не смотрела, и Хавин брат заметно расслабился. Он рассказал мне, что ходил в городе в хорошую школу, возле университета, где преподавал его отец, а из той школы подался на место в частном квакерском колледже в Канзасе, предоставлявшем студентам из Африки десять стипендий в год, и он стал одним из таких. Заявления подают тысячи, но прошел он — им понравилось его сочинение, хотя дело было так давно, что он уже не помнит, о чем писал в нем. Дипломную работу он защищал в Бостоне, по экономике, затем жил в Миннеаполисе, Рочестере и Боулдере — во всех этих местах я в то или иное время бывала с Эйми, и ни одно для меня не значило ровным счетом ничего, однако теперь мне хотелось о них послушать, поскольку, наверное, день в этой деревне я ощущала как год — время тут радикально замедлялось, настолько, что теперь даже бурые брюки и красная гольферская футболка Хавиного брата могли, очевидно, возбудить во мне ностальгическую нежность изгнанницы. Я задавала ему множество очень конкретных вопросов о том времени, что он провел в моем не-вполне-доме, а Ламин и Хава стояли рядом, вымаранные из кадра беседы.

— Но почему же вам пришлось уехать? — спросила я жалобнее, чем намеревалась. Он проницательно взглянул на меня.

— Меня ничто к этому не принуждало. Я мог бы и остаться. Я приехал служить своей стране. Я хотел вернуться. Я работаю в Казначействе.

— О, на государство.

— Да. Но для него наше Казначейство — все равно что личная копилка… Вы женщина сообразительная. Уверен, вы наверняка об этом слышали. — Он вынул из кармана пластинку жвачки и надолго занялся снятием с нее серебряной фольги. — Вы же понимаете, когда я говорю «служить своей стране» — я имею в виду весь народ, а не одного человека. Вы поймете и то, что в данный момент руки у нас связаны. Но так будет не вечно. Я люблю свою страну. И когда все изменится, я хотя бы буду здесь и это увижу.