Книга Дело о бюловском звере, страница 41 – Юлия Нелидова

— Ложь несусветная, — сморщился Иноземцев. — Глаза у меня от недосыпания красные — бессонница. Кто-то из зависти слух пустил, а Троянов поверил, потому что… потому что он меня не переносит. Не нравлюсь я ему и все. Эх, вот Лаврентий Михайлович хоть и ворчал, но гнать не гнал, даже жалел, когда мне в Бюловку пришлось уехать.

— А расскажите про Бюловку, Иван Несторович, — попросила девушка. — Ну пожалуйста! Вы такой оттуда вернулись… совсем другой, хмурый, сердитый всегда, потерянный. Раньше тоже потерянным ходили, но сейчас грустите. А правда, что эта деревня проклята и что там жил русский Синяя Борода? И что его африканские духи прокляли, превратив в оборотня?

Иноземцев поморщился, отвел глаза. К горлу опять ком подступил.

— Идемте, Иван Несторович, в буфетную, за чаем я вас разговорю.

Безвольно ординатор поплелся в буфетную. Таня засыпала вопросами, он неохотно отвечал. В конце концов, осознав, что опять поддался власти вредных размышлений, попытался перенести внимание на еду. Аппетита не было. Скучающе Иноземцев стал разглядывать заплесневелую корочку булки, приблизил ее к самому кончику носа, даже снял очки, превратив один из окуляров в подобие лупы.

— Хм, любопытно, однако. — Встал бесцеремонно из-за стола и вышел, оставив девушку в недоуменном одиночестве.

Таня было потянулась рукой, но лишь вздохнула, а потом и вовсе поникла.

— Ну что, опять сбежал твой чудной доктор? — хохотнула буфетчица, выглянув из-за горы посуды и большого замызганного больничного самовара.

Иван Несторович вернулся домой поздно, уставший и несчастный, с одним-единственным желанием — спать. Прошел мимо кухни, поклоном ответил на радостные приветствия Розины Александровны, поднялся на второй этаж, вставил ключ в замочную скважину, открыл дверь.

И обмер.

Первое, что заметил, — зев окна и освещенную уличным фонарем меблировку, показавшуюся какой-то не такой. Вроде и ничего особенного, все как всегда — кровать на месте, бюро на месте, вещи аккуратно Варей разложены, табурет, прикроватный столик, одежда на вешалке у шкафа. Но в самом центре, нахохлив пятнистую шерсть и нагловато ощерив пасть, стояло оно — зверюга из снов и галлюцинаций, гиена африканская, которую водила на поводке Ульянушка.

Иноземцев отпрянул назад, судорожно стал закрывать дверь. Руки дрожали, не слушались. Плюнул — оставил ключ в замочной скважине и бросился по ступеням вниз. Влетел в кухню, замер под изумленными взорами постояльцев, собравшихся к ужину.

— Что стряслось, Иван Несторович? Кого увидели али позабыли что в больнице? — Варя застыла с супницей в руках.

Иноземцев не ответил, переведя взгляд с лиц соседей на высокий поставец — рядом висели разнокалиберные ножи. Он взял самый увесистый и по-прежнему молча дернулся обратно, к двери своей комнаты. С силой распахнул ее, ворвался ветром — надо не дать опомниться зверю, ударить прямо по холке. Но зверя не было.

Иноземцев покрутился на месте, заглянул под бюро, под кровать — никого. Поглядел в окно — за перекрестием рамы темнота и желтым шаром повис фонарь.

Что это было? Галлюцинация?

Скрежетнув зубами, Иноземцев вернулся в кухню. Думал отчитать хозяйку, попенять на халатность — что за шуточки: в его комнате зверь, гиена. Но переступил порог кухни и прикусил язык, глядючи на недоуменные лица Розины Александровны, ее служанки и соседей. Ну как он скажет сейчас им про гиену?

Повесил нож обратно, сконфуженно извинился и вышел.

«Бездействовать, закрыть глаза, молчать, позабыть, не обращать внимания, уверив самого себя — это же показалось? — бормотал он, а ноги несли обратно в больницу. — Показалось! Но ведь так нельзя! Не показалось, ибо зверь существует. Он есть. Я видел его только что собственными глазами. Допрошу укушенного, а потом — прямо в околоток, а лучше сразу в охранку, к самому… этому, Секеринскому, начальнику, и все расскажу. И не жалко мне будет Ульянушку нисколько».

Решительным шагом Иноземцев вошел в приемный покой, проскочил мимо дежурного ординатора, задремавшего на деревянном диване, и устремился в отделение.

— Будьте любезны палатный журнал, — выпалил он в спину Лукьянова, низко склонившего голову над ворохом бумажек: рецепты, отчеты, ведомости покрывали письменный стол весь целиком так, что даже лампу пришлось отставить на подоконник к горшку с примулой.

Фельдшер подскочил на стуле, тотчас схватившись за сердце.

— Что вы! что вы, Иван Несторович, вы же вроде домой ушли… часа с два как назад.

— Бессонница-с, — процедил сквозь зубы Иноземцев, склонился к лицу фельдшера и добавил: — Измучила совсем, окаянная. Видели, какие глаза? Как у морфиниста.

Сконфуженный какой-то неистовой напористостью горе-ординатора, Лукьянов принялся искать на столе палатный журнал и, откопав его из-под груды бумаг, подал Иноземцеву.

— Вот, батенька, извольте-с, — промямлил он.

Тот едва не вырвал журнал из рук фельдшера, гипнотизируя взглядом василиска. У-у, знает, змий, за что на него зол втуне оклеветанный Иван Несторович Иноземцев, знает и, поди, корит себя за язык длинный и необузданный. Всем вам тут лишь бы сболтнуть чего.

Бедный подлекарь съежился, скоробился над бумажками и нервно заскрипел пером.

Переведя взгляд с фельдшера к журналу, ординатор быстро отыскал пресловутого укушенного по длинному анамнезу, состоявшему в основном из кропотливо описанного процесса «операции по трансплантации лоскута кожи с предплечья И. Н. Иноземцева на поверхность левой подвздошной области Ф. З. Безбородкова». И с таким старанием было сие произведено! Иван Несторович ощутил укол совести — зря позволил грубость по отношению к трепетному трудяге. Не поленился Лукьянов подобрать восторженных эпитетов, живописуя подвиг сверхштатного ординатора (с жалованьем, между прочим, вдвое меньше фельдшерского). Прямо сентиментальный роман получился, а не история болезни. Верно, предчувствовал ярость заведующего, оттого и постарался заранее, дабы меньше вопросов после возникло — ситуация, мол, критическая, спасать надо было человека. Зато с больным все было замечательно: шел на поправку, пищу принимал и даже пробовал самостоятельно передвигаться.

— Исправьте, Сергей Осипович, — вернул он журнал фельдшеру, — не сочтите за труд: не на левой подвздошной области, а на правой.

«Ф. З. Безбородков, — мысленно произнес Иноземцев, шагая в третью палату и вертя в руках пузырек с нашатырем, — Ф. З., ты-то мне сейчас и расскажешь все».

Тихо приоткрыв дверь, ординатор обвел палату взглядом. Та тонула в ночной тишине и полумраке, у окна за небольшим столиком, в ореоле керосинового света полулежала, уронив голову на руки, одна из сиделок. Спит, поди. Иноземцев прокрался, глянул за плечо: спит, вон как смешно посапывает. Укушенный лежал на четвертой кровати слева — мирно почивал, укутанный под самый подбородок одеялом, и тоже сопел. Здоровый сон — это хорошо. Иноземцев, придвинул табурет, сел подле и поднес к носу пациента нашатырь. Ф. З. Безбородков застонал.