Книга Совершенство, страница 70 – Клэр Норт

Паркер, улыбавшийся мне в Токио. Отказавшийся помочь, когда я чуть не сгорела в Стамбуле.

– Да, – ответила я. – По-моему, зашла бы.

– Филипа создала устройство, которое сделает всех совершенными и одинаковыми. «Совершенство» продает нирвану в электромагните.

Ниродха и магга, освобождение от самсары, окончание буддистского пути о восьми праведных столпах.

– Возможно, это своего рода рай, – задумчиво произнесла я. – Возможно, сто шесть, когда сделаются совершенными, станут к тому же и свободными.

– Возможно, и станут, – ответила она, катая палочки между пальцами. – Свободными от сомнений, тревог, вины, сочувствия, сопереживания и всего, что привносят эти чувства. Станет лишь вопросом времени то, когда процедуры будут применяться не только к членам Клуба ста шести. Они представляют собой хороший подопытный материал: добровольцы, наблюдаемые через «Совершенство». Но Рэйф видит в этом прибыли, и я не сомневаюсь, что все это станет хорошо продаваться. Вы можете представить себе мир, где все проходят процедуры? Можете представить планету, населенную совершенными, улыбающимися клонами?

– Да. Кажется, могу.

– И вам от этого не противно? – задумчиво спросила она, кладя палочки на край тростниковой салфетки с наигранным удивлением на лице. – Это же омерзительное зрелище.

– В мире много чего омерзительного – отчего же вы сражаетесь именно против этого?

– Ах, да, понимаю – а может у меня быть просто на это причина? Защитники окружающей среды борются с изменениями климата, а все же их домашние питомцы пока не утонули в водах талых арктических ледников.

– Так вы не скажете?

– А вы мне скажете, почему выкрали «Куколку» вместе с другими бриллиантами?

– Мне захотелось врезать изнеженным богачам. Мне хотелось их напугать и унизить. У моей подруги – нет, не подруги – было «Совершенство», и ей было очень одиноко, а я этого не заметила, и она умерла, а они все плевать на нее хотели, и я подумала… врезать им. Это у меня стало недолгой утратой профессионализма.

– Мне это представляется вполне достойной причиной.

– Не было это причиной, просто не было. Так вы мне не скажете?

Байрон поддела кусочек кимчи кончиком палочки и не ответила.

Я откинулась на спинку стула, сложив руки на груди. Флэшка лежала между нами, и в какой-то момент я подумала: а не выйти ли мне на улицу, зашвырнуть ее в море, а потом посмотреть, не сметет ли это улыбку с ее лица.

Никто из нас не шевелился. Наконец я спросила, кивнув на флэшку:

– Что вы станете делать с содержащейся там информацией?

– А вы вообразите.

– Нет. Я слишком долго и много чего воображала. Иногда нужно прекратить фантазировать.

– Я подорву «Совершенство», разрушу его изнутри. Я покажу всему человечеству, что это позор и гадость, и никто этого не забудет.

Я вздрогнула, и она засекла это движение, не поняла его, лишь едва заметно нахмурилась. Я облизала губы, посмотрела вниз и в сторону и спросила, глядя в пол:

– А люди при этом погибнут?

– Возможно. – Флэшка лежала между нами, базовый код нирваны, рая без сомнений, мира без страха. Она чуть наклонила голову и вскинула брови. – А это для вас проблема?

– Возможно. Думаю… да.

– Чтобы разрушить «Совершенство», я должна лишить Рэйфа способности продавать его. Чтобы пресечь стремление людей получать процедуры по своей воле, ущерб должен быть значительным.

– Есть способы достигнуть этого, не громоздя горы трупов.

– Может, вы и правы. А может, и нет.

Молчание. Я открыла рот, чтобы сказать, что все это грязь и непристойность, просто смешно, гадко, недостойно – мы недостойны, мы сами недостойны судить, быть, говорить, убийца и воровка, это же смешно, конечно же, смешно.

Но слова так и не пришли.

Вместо них пришла хозяйка. Керамические чашки с супом и лапшой, капустой и жареными потрошками, рыбными фрикадельками и, разумеется, еще кимчи, чтобы пряным огнем забить все вкусы.

Байрон умело орудовала палочками. Она обеими руками подняла чашку и сдула поднимавшийся от нее пар. Выхлебала суп, не пользуясь ложкой.

– Вы сможете скопировать процедуры? – спросила я.

– Если это содержит все токийские данные? Да.

– Вы сможете убрать программирование Рэйфа?

– Зачем?

– В проекте Филипы есть алгоритмы, заслуживающие того, чтобы их оставили. Вы сказали, что все начиналось с речевой дефектологии, с лечения депрессии…

– Как только вы начинаете пытаться перепрограммировать человеческий мозг извне, остановиться уже нельзя, – парировала она резче и жестче, чем, как мне показалось, ей этого хотелось.

– Разве это не является извечным аргументом против любой науки? Генная терапия, ретровирусы, генная инженерия, атомная энергия…

– Из чего мы получили потенциальное средство от рака, урожаи, которые в состоянии прокормить многие миллиарды людей, резистентные к антибиотикам бактерии и ядерную бомбу, – отрезала она. – Я никакой не луддит, но если вся история человечества чему-то нас и научила, так это тому, что мы – дети, и с такой игрушкой нам лучше не связываться.

– По-моему, вы ошибаетесь, – ответила я. – Мне кажется, что в процедурах Филипы есть что-то, что могло бы помочь мне. Я согласна практически со всем, что вы сказали – согласна, что процедуры эти недопустимы и превратились в совершеннейшую мерзость. Но основополагающая технология, какой ее замышляла Филипа, не хороша и не плоха, это просто инструмент. Мне кажется, она поможет мне стать кем-то, кем я уже очень давно не являюсь, и мне нужно знать, есть ли у вас способности и возможности распаковать эту информацию, или же мне придется вернуться к Филипе, чтобы получить то, что мне нужно.

Удивление, искреннее и неподдельное, отразилось у нее на лице. Я повысила голос, и хозяйка таращилась на нас из другого угла ресторанчика. Байрон поставила чашку на стол, положила рядом палочки, какое-то мгновение собиралась с мыслями и, наконец, выдохнула:

– Вам нужны процедуры?

Я выпустила воздух, больно давивший на стенки желудка, и ответила:

– Да.

– Во имя Господа, зачем?

Ужас, негодование, непонимание меня и себя самой. Может, она решила, что начала меня понимать, а теперь обнаружила, что так глубоко ошиблась?

– Затем, что люди меня забывают, – ответила я. – И я очень давно одинока. Пока меня это устраивало. Все шло нормально. У меня были свои… свои правила. Бегать, считать, гулять, говорить, получать знания, постоянно что-то узнавать, заполняя пустоты, предназначенные для других вещей вроде… вроде работы или друзей, или… но все было нормально. Все шло хорошо. Потому что именно это надо было сделать… а потом я увидела Паркера. Единственного и неповторимого Паркера из Нью-Йорка, запомнила его слова, запомнила, как записывала их и читала – но не запомнила его самого. Однако он прошел процедуры. И теперь я его помню.