Книга Пропавшие девочки, страница 38 – Лорен Оливер

К своему удивлению, я обнаруживаю, что дверь в спальню сестры приоткрыта, и толкаю ее ногой.

Я не была в комнате Дары со дня своего приезда и теперь чувствую себя растерянной. В полумраке комната выглядит, словно чужая планета, где много мшистых поверхностей и непонятных гор. Кровать Дары пуста. Моя записка по-прежнему аккуратно лежит на подушке, так что неясно, читала она ее или нет.

Многие годы Дара засыпала в кабинете, мы часто находили ее на диване завернутой в одеяло, безмятежно сопящей под рекламу многофункционального чудо-ножа или обогревателя для сиденья туалета.

Однажды в прошлом году я спустилась вниз на запах рвоты и обнаружила, что, прежде чем она уснула, ее вырвало в мамин глиняный горшок коренных народов Америки. Я умыла ее, протерла углы рта влажным полотенцем, сняла отклеившиеся накладные ресницы, пушистые, словно гусеницы, прилипшие к ее щеке. В какой-то момент она на секунду проснулась и сквозь приоткрытые веки посмотрела на меня и улыбнулась.

– Привет, ракушечка, – сказала она. Это прозвище она придумала, когда мы были совсем маленькими.

Вот кем я всегда была: семейным швейцаром. Всегда разгребала за Дарой бардак.

Доктор Личми говорил, что, возможно, мне самой это нравилось, пусть даже совсем немного. Он говорил, что, пока решала проблемы других людей, я могла не думать о своих.

В этом главная проблема с психиатрами: нужно платить им деньги, чтобы они сказали тебе ту же фигню, что другие люди говорят бесплатно.

Я топаю вниз по ступеням, на этот раз уже не беспокоясь о тишине. Левое колено нестерпимо болит. Должно быть, где-то потянула.

Когда я спускаюсь вниз, мама только выходит из ванной в рабочих штанах и лифчике, вытирая волосы полотенцем. Когда она видит меня, замирает.

– Ты была в комнате Дары? – Она пристально смотрит на меня, как будто боится, что я могу превратиться в кого-то другого прямо у нее на глазах. Она выглядит ужасно, бледная и отечная, словно не спала всю ночь.

– Да.

Когда я поднимаюсь к себе в комнату, чтобы обуться, мама идет за мной и останавливается в дверях, словно ожидая приглашения.

– Что ты там делала? – осторожно спрашивает она.

Учитывая ее отстраненность, неудивительно, что она даже не заметила, как мы с Дарой все это время совершенствовались в искусстве избегать друг друга, выходить из комнаты, прямо перед тем как другая туда входит, подстраивая даже периоды сна и бодрствования.

Я сую ноги в кеды, которые сильно деформировались за лето, став абсолютно бесформенными от воды и пота.

– Сегодня ее день рождения, – объясняю я, как будто мама об этом не знает. – Я просто хотела с ней поговорить.

– О, Ник! – Мама обхватывает себя руками. – Я была такой эгоисткой. Я даже и не думала о том, как тяжело тебе, должно быть, здесь. Быть дома.

– Я в порядке, мам. – Ненавижу, когда она становится такой, как сейчас: только что была в порядке, а в следующую секунду в ее голове какая-то путаница, сплошной сумбур.

Тыльной стороной она прикладывает ладонь по очереди к обоим глазам, будто пытается загнать обратно головную боль.

– Это хорошо. Я люблю тебя, Ник. Ты ведь знаешь это, правда? Я люблю тебя и так волнуюсь о тебе.

– У меня все в порядке. – Я закидываю сумку на плечо и прохожу мимо нее. – Я в полном порядке. Увидимся вечером, ладно? В семь часов. У «Серджио».

Мама кивает, ее рука все еще лежит на лбу, силясь прогнать головную боль.

– Ты думаешь… Ты думаешь, это хорошая идея? Сегодня вечером, я имею в виду. Собраться всем вместе?

– Думаю, будет просто чудесно, – отвечаю я, и, если подсчитать, это уже третья моя ложь за сегодняшнее утро.

Дары нет в кабинете, но одеяла на диване скомканы, и на тахте осталась пустая банка из-под диетической колы, а значит, часть ночи она все же провела внизу. Дара такая – загадочная и неуправляемая, появляющаяся и исчезающая по собственному желанию, не замечает или просто не интересуется тем, что другие люди за нее волнуются.

Может, вчера вечером она уже праздновала с кем-то день рождения заранее и провела часть ночи на кровати какого-то случайного парня. Возможно, она встала пораньше в одном из своих редких приступов раскаяния и вернется через двадцать минут, насвистывая, без макияжа, с бумажным пакетом, полным пончиков с корицей, и свежим кофе.

Снаружи на градуснике уже девяносто восемь градусов. На этой неделе в город пришла волна жары, удушающей, бьющей рекорды. Воздух раскалился, словно в духовке. Прямо то, что нужно сегодня.

Я выпиваю всю воду из бутылки раньше, чем дохожу до автобусной остановки, и хотя кондиционер в автобусе работает на всю катушку, солнце все равно проникает сквозь окна, отчего внутри тепло и затхло, словно в сломанном холодильнике.

Женщина рядом со мной читает одну из газет, распухших от огромного количества купонов, флаеров и буклетов, рекламирующих распродажу у ближайшего дилера «Тойоты». Заголовки, само собой, посвящены «делу Сноу». На главной странице – зернистое фото Николаса Сандерсона, покидающего полицейский участок с женой. Оба низко опустили головы, словно из-за сильного дождя.

«Полиция сняла все обвинения с Николаса Сандерсона», – гласит заголовок.

– Какой стыд, – говорит женщина, качая головой так, что подбородки тоже трясутся.

Я отворачиваюсь и смотрю на постройки на побережье и на плоский белый диск океана за ними.

Значок ФэнЛэнда частично закрыт гигантской массой воздушных шариков, похожих на цветное облако. Неподалеку владелец «Бум-е-ранга, величайшей империи фейерверков» в Вирджинии, курит тонкую коричневую сигару с меланхоличным видом. За те недели, которые я проработала в ФэнЛэнде, я так и не поняла, почему у «Бум-е-ранга» такие странные часы работы. Кто покупает фейерверки в восемь утра?

Внутри парка царит полная неразбериха. Доу ведет группу волонтеров (все до одного не старше тринадцати) к амфитеатру, с трудом перекрикивая их болтовню. Даже на расстоянии двадцати футов я слышу, как Донна кричит в телефонную трубку, вероятно, отчитывая какого-нибудь поставщика продуктов, который забыл доставить тысячу булочек для хот-догов, поэтому я решаю держаться подальше от офиса, а сумку могу оставить и позже. Даже Уилкокс выглядит жалко. Мы встречаемся на тропинке, ведущей к Колесу обозрения, но он едва кивает в ответ на мое приветствие.

– Не обращай внимания. – Элис хлопает по моей спине, пробегая мимо, уже вспотевшая, под мышкой большая пачка салфеток. – У него сегодня сплошной стресс. Паркер позвонил и сказал, что болен. И он теперь переживает из-за нехватки персонала.

– Паркер заболел? – Я вспоминаю, как он выглядел вчера ночью у бассейна, когда цветные лучи устремлялись к небу. Цветные волны бросали отсветы на лицо, превращая его в кого-то другого. – Он правда болен или как?