Книга Женщина справа, страница 37 – Валентен Мюссо

Страстный курильщик сигар, которые для него привозили с Кубы, большой любитель виски, известный своим пренебрежительным отношением к женщинам, ставшим притчей во языцех, Уэллс не пропускал ни одной юбки в Голливуде. Согласно многочисленным источникам, он часто приставал к актрисам в апартаментах отелей люкс, почти всегда добивался своего. Он был важной особой, способной одним щелчком пальцев создать или разрушить чью-то карьеру в Голливуде. Принимая во внимание ужас, который он внушал, я прекрасно понимаю молодых актрис в поисках славы, которым не хватило отваги оттолкнуть его, несмотря на отвращение, которое они, должно быть, чувствовали. Все, что я читал о нем, подтверждало уже рассказанное об этом Кроуфордом. Ко мне беспрестанно возвращались те же самые вопросы. Попытался ли он уложить Элизабет к себе в постель? Она получила свою роль в «Покинутой» только потому, что так решил Харрис? Меня тошнило от одной мысли, что этот мерзавец мог спать с моей матерью и оказаться моим отцом.

Во второй половине 50-х Уэллс извлек прибыль из революции, которую произвела система «Синемаскоп» ^[57], и стал специализироваться на производстве популярных комедий и высокобюджетных фильмов. Из-за мрачности своего сюжета и пренебрежения к приличиям того времени «Покинутая», несомненно, представляла собой исключение. Создавая такой фильм, Уэллс здорово рисковал. Я узнал, что Американская ассоциация кинокомпаний, которая до середины 60-х руководствовалась очень жестким кодексом Хейса ^[58], сильно раскритиковала первый вариант сценария. Даже если оставить без внимания сцену убийства и чересчур откровенные диалоги, главная проблема фильма состояла в том, что зритель не мог не почувствовать симпатию к преступнице и «попытаться взять с нее пример». Сценарий переделывался раз десять: Харрис почти пять месяцев из кожи вон лез, чтобы сделать монтаж, который одновременно соответствовал бы и кодексу Хейса, и требованиям Католического легиона приличия, что не помешало нескольким общественным комитетам по надзору демонстрировать отрицательное отношение к выходу фильма, перегородив входы в кинозалы и не давая зрителям туда войти.

В завершение своих поисков я был готов набросать портрет Уэллса, с которым все оказалось довольно просто: грязный тип, который скверно обращался с женщинами, но без которого Харрис вряд ли стал бы легендой кино.

Из-за дорожных работ на перекрестке с Харброр-Фривэй Пятая улица была совершенно забита, и когда к трем часам я вышел из библиотеки, меня встретил концерт автомобильных гудков. Голова у меня ужасно болела. Не испытывая желания идти к себе, я уселся в кафе напротив Першинг-сквер, где я обычно играл в детстве. Когда-то давно на месте бетонных поверхностей и холодных статуй росли деревья: еще больше, чем Лайбрери Тауэр и Фарго Сентр, этот безликий парк был для меня самым ярким примером злополучных перемен, которые претерпел за последние двадцать лет центр Лос-Анджелеса. На самом деле я больше не был уверен ни что люблю этот город, ни что его понимаю.

Заказав сэндвич с лососем, я устроился за столом неподалеку от входа. Едва я начал перечитывать свои заметки, как мой мобильник заиграл «Полет валькирий». Катберт… Зная, что он готов неустанно перезванивать, чтобы знать, как далеко продвинулся сценарий, я счел забавным поставить на его номер хор воинственных дев.

– Привет, старик! Я тебя не побеспокоил?

– Я сейчас работаю.

Некоторым образом я не лгал.

– Кажется, ты в Лос-Анджелесе.

Я почувствовал, что меня захватили врасплох.

– Как ты узнал?

– Птичка на хвосте принесла.

– А если серьезно?

– Послушай, я, может быть, не должен тебе этого говорить, но мне позвонила Эбби.

– Эбби? Почему это?

В его голосе послышалось некоторое замешательство.

– Ты знаешь, каковы женщины: вечно что-то себе вообразят… Думаю, что она беспокоится о тебе.

Я был изумлен и одновременно сильно рассержен. Конечно, Эбби была далека от того, чтобы понять, в какое дерьмо я влез, подписав этот контракт, но я никогда бы не подумал, что она может что бы то ни было рассказать обо мне Катберту.

– Она беспокоится? Я сам себя спрашиваю, почему. Потому, что я так поспешно уехал из Нью-Йорка? Мне всего лишь хотелось подышать свежим воздухом и повидать бабушку.

– С ней все хорошо?

– Порядок… А что она тебе такое сказала?

– Ничего конкретного, вот почему я решил тебе перезвонить. Если в двух словах, она думает, что я оказываю на тебя плохое влияние.

– Ты что, шутишь? Но ведь она не осмелилась выкинуть такую штуку?

Это я уже выкрикнул в телефон. Все клиенты в кафе повернулись в моем направлении. В конечном счете я был таким же, как те люди, которые еще недавно до судорог бесили меня. Прилипнув к мобильникам, они навязывают всему миру свои личные неурядицы и свой трындеж.

– Успокойся. Она совсем не это сказала… то есть не в буквальном смысле. Но именно это я и подумал. Дэвид, я не наивен: я прекрасно знаю, что переписывать за другими сценарии – это не курорт, но я действительно думаю, что тебе требуется именно это, по крайней мере, в ожидании…

А ведь это в первый раз он так открыто заговорил о моей деятельности «доктора сценариев».

– Ожидая чего? Что я снова буду в состоянии родить беспроигрышную историю?

– Я бы не стал употреблять таких слов, но если тебе нравится – да, я имел в виду именно это.

Я издал короткий нервный смешок.

– Я сказал Эбби, что уже начал писать сценарий – настоящий, а не латание дыр.

– Что еще за история?

– Наврал я! На самом деле я уже несколько лет не написал ни строчки. Niente… ^[59] Nada… ^[60] Вот поэтому она тебе и позвонила: вообразила, будто ты мешаешь мне посвятить себя будущему шедевру.

– Не воспринимай все так трагически! Твой фильм попал прямо в яблочко, а вот то, что последовало за ним, – в молоко. Ты не первый и не последний, с кем такое происходит. Но разве это достаточное основание, чтобы считать, что ты никогда ничего не напишешь? Тебе едва исполнилось сорок, у тебя еще есть время.

– Вот уже многие годы я говорю себе, что у меня есть время.

– Не так уж много у тебя их прошло! Харпер Ли ^[61] написала за всю жизнь одну-единственную книгу.