Книга Без боя не сдамся, страница 43 – Дина Рид

Алёша восстанавливался до отчаяния медленно. Бывало, взгляд натыкался на пузырёк с лекарствами, который стоило просто целиком высыпать в рот и запить водой. Но Алёша держался, помнил: самоубийство – один из самых тяжких грехов. Иногда наступали дни, когда казалось: всё впустую, и только ощущение тюрьмы и присутствие ненавистного отца рядом опять подстёгивали, заставляли делать усилия и цепляться за жизнь. Он будет ходить. Он уйдёт отсюда. На своих ногах.

* * *

Грустно и непразднично прошёл тот Новый год. И весь год протянулся так же – в процедурах, одиночестве и борьбе с отчаянием.

Ноябрь с первых чисел замучил город серым холодом. Алёша стоял у окна, опираясь на костыли. Неторопливыми пушистыми стежками ложился на слякотную землю снег. Алёша попытался хоть секунду продержаться без костылей. Не получилось. Ещё раз. Нет. Алёша снова лёг подмышками на подпорки: передохнуть пару минут и повторять-повторять, пока не получится.

Дверь в комнату открылась и, шаркая, вошёл отец. У него в руках был поднос с едой.

– Здравствуй. Стоишь уже? – сказал Михаил Иванович и приблизился к письменному столу.

Поднос звякнул о полированную столешницу. Отец тяжело опустился в кресло, словно его самого не держали ноги. Алёша посмотрел с удивлением: тот выглядел совсем стариком, разбитым, подавленным.

– Ты заболел? – спросил Алёша.

– Сын, – тускло произнес отец, – ты бы лег. Отдохнул.

– Я тренируюсь, – упрямо ответил Алёша, но добавил: – Ты лучше бы сам поспал. Серый, как стена. У тебя с сердцем всё нормально?

– Не очень, – неожиданно пожаловался отец. Он опустил тяжёлую голову на руки: – Ты всё-таки приляг или хотя бы встань поустойчивее.

– Что-то случилось? – встревожился Алёша.

Отец выдохнул со стоном:

– Мать нашли.

– Как?! Нашу? Мою? Где она?!

– В морге.

Алёша сглотнул. Чувствуя, что удержаться на ногах ему всё труднее, он оперся рукой о подоконник:

– Когда она умерла?

– Давно, Алёша, давно… – Отец боялся взглянуть сыну в лицо. – Вот как пропала. Потому и пропала. Она нас не бросила, Алёша. Её убили.

– Ка-ак?! – В голове Алёши будто что-то разорвалось: в самые перепонки затрезвонили колокола на разные голоса, взвыл ветер, барабаны забили невпопад, завыли сумасшедшие скрипки. Алёша впился глазами в отца: – Рассказывай.

– Помнишь… хотя ты не помнишь, наверное, осенью, в сентябре она исчезла. Почти пятнадцать лет назад. Видела соседка, Лидка Кириенко, как Наташа садилась в красную семёрку с мужиком каким-то молодым, смазливым. Так вот. Мы поссорились с ней накануне – Наташе вечерами звонил кто-то, а я взревновал, как идиот. Разругались. Крепко. Утром я ушёл на работу. Злой. А она пропала. Понимаешь? Деньги исчезли. Всё, что мы откладывали. Я и решил, что она меня бросила. Нас бросила. – Отец захрипел, закашлялся сухо.

Алёша сделал два шага на костылях – подвинул к нему пластиковую бутылку с водой.

– Спасибо, – кивнул отец.

– Дальше что?

– На днях меня в полицию вызвали. Я ж ещё тогда заявление, что пропала, подавал. Всё впустую. А недавно люди какие-то дачу купили возле Щепкино. Решили котлован вырыть – снести домик. А там не участок дачный оказался, а кладбище: десять женских тел нашли. Скелеты в основном. Не опознать. – Отец сунул руку под пиджак и повторил, бледнея: – Не опознать. Вот только у одной волосы светлые, как твои.

– Так, может, это не она? – с надеждой и непониманием спросил Алёша.

– Она. Делали ДНК-тест. Я просто не говорил. Наташа это. При ней пакетик нашли в кармане истлевшей одежды: там фотография твоя, подписанная, и бумажка. Её рукой были написаны телефон, имя этого подонка… и слово «дача» с ценой. Выгодной по тем временам. Очень выгодной. Понимаешь, мы ж на дачу деньги откладывали. И район тот обсуждали. Там роща, озеро… Я мечтал, да времени не было. По командировкам мотался, по собраниям… Представляешь, она, наверное, сама, дурёха, решила дачу купить. – Отец закрыл лицо руками и сквозь силу проговорил: – Череп проломлен в двух местах. Убили Наташу.

Алёша стоял ни жив ни мёртв, глядя на отца округлившимися глазами:

– А убийцу нашли? – наконец вымолвил он.

– Умер он. Следователь сказал – от рака. Вот наследники дачу и продали. Стояла заброшенная лет пять, пока они не объявились…

Как же так?! В душе Алёши поднялись тайфуны, холодные, колкие, пронизанные чувством вины за пожизненную почти обиду на мать, наполненные безудержным гневом на отца, приучившего к мысли, что мать – шлюха. В голове мутной пеной всплывали жестокие слова, которые он мысленно посылал ей все эти годы. А она лежала, лежала с размозжённым черепом. Тихая, невинно убиенная. Алексей ухватился за костыли. Он стоял крепко, даже не качался, как обычно, – злость и вина вбили ноги в пол колом.

– Значит, мы уже ничего не можем сделать? – с вызовом произнёс Алёша.

– Похоронить только, – выдавил из себя сгорбленный отец и поднял наконец глаза на сына: – Прости меня.

И Алёша увидел их напряжённую красноту, режущую боль, которую отец не позволял себе выпустить наружу со слезами. Вдруг сын почувствовал, что тот живёт с этой болью все пятнадцать лет, что она терзает его душу постоянно, превращаясь в гнев и делая из него монстра, потому что выносить её невозможно. И Алёша вспомнил Машу – то, что он сделал с ней, и то, что чуть не сделал…

Ненависть схлынула, оставив место общей с отцом боли. Он шагнул к нему ближе и почти спокойно сказал:

– Я такой же ненормальный псих, как и ты, папа. Даже хуже.

Отец, не понимая, растерянно посмотрел на Алёшу, а тот протянул ему тарелку:

– Не держи в себе. Давай разобьём здесь всё.

– Но…

– Давай. В стену. Не жалко.

Сначала неуверенно, потом сухо, гневно, и, наконец, яростно, с упоением и страстью отец и сын били посуду, всё, что попалось под руку или под костыль: об пол, об стену, сметали, крушили. Они вымещали всё, что скопилось в душе – два разновозрастных подростка, бунтующие против несправедливости, а главное – против самих себя. Они остановились не скоро, но одновременно, в разрушенной ими, безобразно раскромсанной комнате.

Михаил Иванович посмотрел в глаза Алексею с благодарностью, успокаиваясь, и стиснул его худое тело в крепких своих, железных ручищах так, что тот выронил костыли, повиснув на нём:

– Сын.

С изумлением Алёша внезапно услышал в его хриплом голосе неумелую, корявую, но любовь. И его руки осторожно, на ощупь, как у выздоравливающего аутиста, коснулись спины отца, отвечая родительским объятиям.

Разгромленную комнату они оставили. Отец перенёс Алексея вниз – в свой кабинет:

– Тут пока побудешь, – сказал он. – Придумаем тебе что-нибудь другое.