Онлайн книга «Кольцо богини»
|
Ну, была не была! Он поднял руку и постучал. — Да-да, проходите, товарищ! Голос показался ему смутно знакомым. Александр отворил дверь и вошел в просторный кабинет, застланный потертой ковровой дорожкой, — да так и ахнул от удивления. За столом сидел не кто иной, как Яша Горенштейн собственной персоной! Конечно, за эти годы он сильно изменился, некогда густая и кудрявая шевелюра поредела, Яша обзавелся изрядным брюшком, и даже стекла в очках стали как будто еще толще, но это был он, несомненно, он! В первый момент Александр немного растерялся. Как поступить? Вспомнит ли его бывший товарищ по раскопкам в Крыму? Или предпочтет сделать вид, что они незнакомы? Он еще топтался в дверях, не зная, как начать разговор, а Яша уже поднялся из глубокого кожаного кресла и шел к нему, широко улыбаясь и раскинув руки, словно хотел обнять. — Сабуров! Сашка! Как говорится по-русски, гора с горой не сходится… Ведь сколько времени прошло. Садись, рассказывай, где пропадал! — На войне. Два года, потом ранение… Александр опустился на жесткий стул с продавленным сиденьем. — Да, война… — протянул Яша и вдруг заговорил совсем другим, деловым тоном: — А ты — какими судьбами? По делу? — Да вообще-то насчет работы хотел узнать… Нет ли вакансий сейчас в вашем учреждении? Александр еле выдавил из себя эти слова. Просить было очень противно, и он ненавидел свой срывающийся голос, заискивающий взгляд, потные ладони… Хотелось повернуться и уйти прочь. Но ничего страшного не случилось. Яша лукаво улыбнулся, пристально посмотрел на него и весело ответил: — Это хорошо! Это очень даже правильно. Работы, знаешь ли, непочатый край… А грамотных сотрудников — нету! Веришь ли, прислали в помощники бывших матросов, солдат, не знаю кого еще… Яша развел руками. — Эти гицели [8] себе думают, что если была социальная революция, то они таки могут управлять чем попало! А сами не то что архивы разбирать, читать-то толком не умеют. Раз фамилию могут подписать, то уж и грамотны. Вот, сам посмотри, что присылают. Он, почти не глядя, выдернул из кипы бумаг какое-то письмо и положил перед Александром. — Почитай, ознакомься! Настоящий анекдот, нарочно не придумаешь. Александр немного растерялся от его напора. Он покорно взял в руки толстый, изрядно помятый лист сероватой бумаги и принялся разбирать безграмотные каракули:
ЗАЯВЛЕНИЕ Так как имею стремление учиться политическому учению прошу вашего ходатальства направить меня учиться куда-нибудь а если никак не возможно то прошу послат меня на должность в город Москву для повседневного пропитания». — Видел, видел? — Яша говорил весело, словно мальчишка, показывающий приятелю диковинного жука в коробочке. — Как говорят наши евреи, «это что-то особенного»! Он расхохотался, так что его объемистое брюшко заходило ходуном. Вместе с ним засмеялся и Саша, хотя в глубине души он не находил ничего забавного в том, что страной теперь будут управлять полуграмотные люди. Наконец, отсмеявшись, Яша черкнул несколько строк на листке бумаги, промокнул его тяжелым пресс-папье и шлепнул печать. — Так что завтра можешь приступать. Документы получишь в канцелярии, ну и карточки там же… Паек, дрова — все выпишут, что положено. И не опаздывать! «Так началась моя служба Советской России. Работу в Комдреве я вспоминаю со смешанными чувствами — с одной стороны, это было спасением от голодной смерти, а с другой… Многое из того, что мне пришлось делать, в корне противоречило моим жизненным принципам. Я видел, как фамильные ценности изымали в доход государства, видел, как шедевры искусства уплывали за границу по мизерным ценам, а нередко и беззастенчиво разворовывались. В конце концов противоречие это разрешилось самым неожиданным и трагическим образом…» Что правда, то правда — просить всегда неприятно. Это только в евангельской притче сказано: «Просите, и дастся вам», а в жизни закон другой — «не верь, не бойся, не проси!». Максим знал это не понаслышке. Было время, когда и ему приходилось обивать пороги в поисках работы. Эти походы он до сих пор вспоминает со смешанным чувством брезгливости и стыда… Каждый день просматривать объявления «требуются» в газетах, ходить на собеседования, стараясь, чтобы поношенный костюм и стоптанные ботинки не слишком бросались в глаза потенциальному работодателю, порой нарываться на откровенное хамство, выслушивать стандартные ответы вроде «мы примем решение и свяжемся с вами», а потом ждать с замиранием сердца — позвонят или нет? До сих пор вспоминать противно! Почему-то предлагать работу ему никто не спешил. Честно говоря, Максим и писателем-то стал от полной безнадеги, когда осознал, что еще немного — и превратится в унылого неудачника, еще одного представителя племени «лишних людей» с дипломом в кармане и без всяких перспектив на будущее. Наверное, прав Армен, когда говорит, что на себя работать — самое лучшее… Пусть нет стабильности и в случае чего претензии предъявлять некому, никто не обязан вовремя выдавать зарплату, зато исчезает унизительная зависимость. Ведь только полагаясь на себя, человек может быть по-настоящему свободным! «Моя служба в Комдреве закончилась весной 1922 года, когда меня, как специалиста — историка, временно откомандировали в распоряжение Особого отряда ВЧК и отправили в Забруйский монастырь в Новгородской губернии для изъятия церковных ценностей в пользу голодающих Поволжья. Товарищи мои — бывшие красноармейцы, волею судеб оказавшиеся на службе в этой организации, запятнавшей себя кровью по самую маковку, — были простые деревенские парни, недалекие, но незлобивые. Про таких сказано в Писании: „Прости им, Боже, ибо они не ведают, что творят“. А вот старший над ними, комиссар Кривцов — совсем другое дело… Никогда раньше не доводилось мне видеть человека столь сильно обозленного на весь мир, как этот маленький горбатый уродец. В ЧК он считался человеком заслуженным, даже героем — после взятия Крыма Красной армией лично допрашивал и расстреливал врангелевских офицеров, тех, кто не смог или не захотел уехать. Глядя в его маленькие, недобро блестящие глазки под низким нависающим лбом, я думал, что этим несчастным можно только посочувствовать. С этим человеком связано если не самое тяжелое, то самое грязное воспоминание в моей жизни. Именно из-за него мне пришлось нарушить обещание, данное самому себе в санитарном поезде…» |