Книга Монстролог. Дневники смерти (сборник), страница 284 – Рик Янси

– Но как оно попало внутрь? – вырвалось у Лили. Первое столкновение с аберрантной биологией явно не прошло для нее даром. Можно прочесть тысячу книг, прослушать тысячу лекций, побеседовать с тысячей ученых, но ты все равно ничего не узнаешь, пока не увидишь своими глазами, – а она видела всего ничего.

Ее вопрос, видимо, озадачил Уортропа.

– Количество отверстий в человеческом теле ограниченно. Логично предположить, что оно воспользовалось самым крупным.

– Зачем оно туда залезло?

Монстролог часто заморгал. Ответ был очевиден – ему, и, как он полагал, всякому, кто имел мозг. Но он отвечал терпеливо, – не так, как обычно отвечал мне.

– Чтобы есть, мисс Бейтс. А также спрятаться от всякого, кто мог съесть его самого.

Он тихо хлопнул в ладоши.

– Кстати! Надо, наверное, взглянуть на Адольфа. Не выпускайте из рук револьвер, мистер Генри; я возьму «кольт» того парня и потом вернусь к вам. Оставайтесь здесь и не выходите из комнаты, пока я не вернусь или пока не возникнет угроза вашей жизни. Мисс Бейтс, только после вас.

Лили просунула руку мне под локоть.

– Я останусь здесь, если не возражаете.

– Ответственность может оказаться непомерно велика для него, – отвечал Уортроп. Он кивнул на мешок у меня в руках. – Я бы не хотел, чтобы ему пришлось выбирать между вами.

Я засмеялся. Но Лили это не показалось смешным. Она сказала:

– Я сама могу о себе позаботиться.

Доктор хотел ответить, но потом просто покачал головой, пожал плечами и молча вышел за дверь. Мы остались втроем – монстр, Лили и я.

Я сел на пол и прижался спиной к здоровенному контейнеру, на котором красовался герб Общества. Nil timendum est. Мешок ерзал у меня между ногами, а я смотрел снизу вверх на Лили, и она казалась мне очень высокой, почти божественной в своем роскошном пурпурном платье, правда, пострадавшем кое-где от пятен.

– Позволь сказать, что ты прекрасно выглядишь, – произнес я. – Не знаю, в чем причина – в точке зрения или в освещении. Возможно, в том и в другом. Я очень устал. Похоже, алкоголь выветрился.

– Ты всегда был таким серьезным, – сказала она после подчеркнуто долгой паузы. – Даже когда пытался шутить.

– Эта работа дает человеку перспективу.

– И какую же?

Я поджал губы, задумавшись.

– Самую блистательную из всех доступных.

Она покачала головой.

– Где револьвер?

– У меня в кармане. А что?

Она присела рядом со мной и сунула руку мне в карман.

– Не прикасайтесь к моему огнестрельному оружию, мисс Бейтс, – предостерег я ее.

– У тебя все равно руки заняты.

– Если вы притронетесь к моему оружию, я буду вынужден открыть огонь.

– Чем больше ты стараешься быть забавным, тем хуже у тебя получается.

Обеими руками она прижала револьвер к животу. Теперь она была с револьвером, а я с мешком.

– Не моя вина, если у тебя нет чувства юмора, – сказал я. – Пожалуйста, не пугай его, а то я нервничаю.

Она села рядом со мной, не сводя глаз с клубка под мешковиной.

– Я думала, что они вырастают раз в пять больше.

– Скорее, в десять. Этот еще малыш, Лили.

– Что ты будешь с ним делать?

– Ну, не знаю, может, свожу прогуляться…

Оторвав на секунду одну руку от револьвера, она шлепнула меня по плечу.

– Я имею в виду, когда все кончится.

– Уортроп покажет его группе единомышленников, а те будут восхищенно кивать, одобрительно хлопать его по спине, и, может, дадут ему медаль, или даже закажут в его честь статую…

– Одни мальчики вырастают, – заметила она. – А другие так и остаются детьми.

– Дай мне время подумать над твоими словами, прежде чем я смогу высказать свое мнение.

– Что он будет делать с ним после конгресса? Я об этом спрашиваю.

– А, теперь понятно. Кошка, как говорится, выскочила из мешка, так что здесь его все равно не оставишь. Полагаю, что сначала он надеялся именно на это. Теперь, наверное, увезет его в Нью-Джерусалем, выкопает для него яму в огороде, станет держать там и кормить козлятами. Не думаю, чтобы он всерьез планировал выпустить его на волю.

– Разве это не лучшее, что можно сделать?

– Только не для воли. И не для Уортропа.

– Я бы его отпустила.

– Он – последний в своем роде. Так что он все равно обречен, как ни крути.

– Тогда почему его просто не убить? – Она поглядела на шевелящуюся холстину. – Пусть набьет из него чучело.

– А это идея, – сказал я коротко. Тема стала меня утомлять. – Скажи, а ты с ним целовалась?

– Целовалась… с доктором Уортропом?

Я улыбнулся, представив себе эту картину.

– Уортроп не целовал никого с 1876 года. Я говорю о посредственности.

– С Сэмюэлем? – Она опустила глаза; отказывалась на меня глядеть. – А тебе какое дело?

– Наверное, я не должен был спрашивать.

– Наверное, нет.

– Вот как? Видать, он и впрямь посредственность, раз ты не уверена.

Она расхохоталась.

– Знаешь, а ты и вполовину не так умен, как думаешь.

Я кивнул.

– Скорее, на одну треть. Вы познакомились в Англии? Тебе было одиноко там, Лили? Ты скучала по Нью-Йорку? Что за человек может захотеть пойти в ученики к сэру Хайраму Уокеру? Уж, наверное, не тот, кто хотя бы на треть так умен, как думает, а значит, он все же посредственность.

– Он мой друг, – сказала она.

– Друг?

– Мой добрый друг.

– О. Хм-м-м. Раз добрый, значит, уже не посредственность.

Она улыбнулась.

– Даже на треть.

– Мне очень хочется поцеловать тебя сейчас.

– Неправда. – Она все еще улыбалась.

Я, наоборот, хмурился:

– Разве об этом лгут?

– Если бы ты на самом деле хотел меня поцеловать, то уже целовал бы, а не…

Я поцеловал ее.

«Дорогой Уилл, надеюсь, мое письмо застанет тебя в добром здравии».

Ее веки опустились, губы приоткрылись.

– Уилл, – прошептала она. – Мне так хочется, чтобы ты поцеловал меня снова.

И я поцеловал ее, а тварь в мешке свернулась в кольцо и скреблась, скреблась в толстое стекло, и надо мужаться, закалять себя, ибо нет места любви, жалости и другим глупым человеческим чувствам, и никогда, слышишь, никогда не влюбляйся.