Книга Марусина заимка, страница 22 – Владимир Короленко

-- Понял, говорю. Нет у вас правды! Кабы ты мне это без корысти объяснил... так ли, этак ли, -- я б тебе в ноги поклонился. А ты вот что! Ничего тебе от меня не будет.

Осердился он.

-- Хорошо же, мол. Я тебя, голубчика, пока еще суд да дело, в остроге сгною.

-- Ладно, говорю, не грози.

Вот и стал он меня гноить, да, вишь ты, барыня-то не отступилась, нашла ходы. Пришла откуда-то такая бумага, что заседатель мой аж завертелся. Призвал меня в контору, кричал, кричал, а наконец того взял, да в тот же день и отпустил. Вот и вышел я без суда... Сам теперь не знаю. Сказывают люди, будут и у нас суды правильные, вот я и жду: привел бы бог у присяжных судей обсудиться, как они скажут.

-- А что же Иван-то Захаров?

-- А Иван Захаров без вести пропал. У них, слышь, с Безруким-то уговор был, ехать Захарову за мной невдалеке. Ежели, значит, я на душегубство согласия не дам, тут бы меня Захарову из ружья стрелять. Да, вишь, бог-то судил иначе... Прискакал к нам Захаров, а дело-то уж у меня кончено. Он и испужался. Сказывали люди опосля, что прибежал он тогда на заимку и сейчас стал из земли деньги свои копать. Выкопал, да как был, никому не сказавшись, -- в тайгу... А на заре взяло заимку огнем. Сам ли как-нибудь заронил, а то, сказывают, Кузьма петуха пустил, неизвестно. Только как полыхнуло на зорьке, к вечеру угольки одни остались. Пошло все гнездо варваров прахом. Бабы и сейчас по миру ходят, а сын -- на каторге. Откупиться-то стало уж нечем.

-- Тпру, милые!.. Приехали, слышь, слава-те, господи... Вишь ты, и солнышко божье как раз подымается.

IV. Сибирский вольтерианец

Прошло около месяца. Покончив с делами; я опять возвращался в губернский город на почтовых и около полудня приехал на N-скую станцию.

Толстый смотритель стоял на крылечке и дымил сигарой.

-- Вам лошадей? -- спросил он, не дав мне еще и поздороваться.

-- Да, лошадей.

-- Нет.

-- Э, полноте, Василий Иванович! Я ведь вижу... Действительно, под навесом стояла тройка в шлеях и хомутах.

Василий Иванович засмеялся.

-- Нет, в самом деле, -- сказал он затем серьезно. -- Вам теперь, вероятно, не к спеху... Пожалуйста, я вас прошу: погодите!

-- Да зачем же? Уж не губернатора ли дожидаетесь?

-- Губернатора! -- засмеялся Василий Иванович. -- Куда махнули! И всего-то надворного советника, да уж очень хочется мне этого парня уважить, право... Вы не обижайтесь, я и вам тоже всею душой. Но ведь я вижу: вам не к спеху, а тут, можно сказать, интерес гуманности, правосудия и даже спасения человечества.

-- Да что у вас с правосудием тут? Какие дела завязались?

-- А вот погодите, расскажу. Да что же вы здесь стоите? Заходите в мою хибарку.

Я согласился и последовал за Васильем Ивановичем в его "хибарку", где за чайным столом нас ждала уже его супруга, полная и чрезвычайно добродушная дама.

-- Да, так вы насчет правосудия спрашивали? -- заговорил опять Василий Иванович. -- Вы фамилию Проскурова слыхали?

-- Нет, не слыхал.

-- Да и чего слыхать-то, -- вмешалась Матрена Ивановна. -- Такой же вот озорник, как и мой, и даже в газетах строчит.

-- Ну, уж это вы напрасно, вот уж напрасно! -- горячо заговорил Василий Иванович. -- Проскуров, матушка моя, человек благонадежный, на виду у начальства. Ты еще угоднику моему свечку должна поставить за то, что муж твой с этакими лицами знакомство ведет. Ты что о Проскурове-то думаешь? Какого-нибудь шелопая сделают разве следователем по особо важным делам?

-- Что вы это мелете? -- вступился я. -- Какие тут следователи, да еще по особо важным делам?

-- То-то и я говорю, -- ободрилась Матрена Ивановна, -- врешь ты все, я вижу. Да что я-то, по-твоему, дура набитая, что ли? Неужто важные-то начальники такие бывают?

-- Вот вы у меня Матрену Ивановну и смутили, -- укоризненно покачал головой смотритель. -- А ведь, в сущности, напрасно. Оно, конечно, по штату такой должности у нас не полагается, но если человек, все-таки, ее исполняет по особому, так сказать, доверию, то ведь это еще лучше.

-- Ничего я тут не понимаю, -- сказал я.

-- То-то вот. Сами не понимаете, а женщину неопытную смутили! Ну, а слышали вы, что у нас есть тут компания одна, вроде как бы на акциях, которая ворочает всеми делами больших дорог и темных ночей?.. Неужели и этого не слыхали?

-- Да, слыхал, конечно.

-- Ну, то-то. Компания, так сказать, всесословная. Дело ведется на широкую ногу, под девизом: "рука руку моет", и даже не чуждается некоторой гласности: по крайней мере все отлично знают о существовании сего товарищества и даже лиц в нем участвующих, -- все, кроме, конечно, превосходительного... Но вот недавно как-то, после, одного блестящего дела, "самого" осенила внезапная мысль: надо, думает, "искоренить". Это, положим, бывало и прежде: искореняли сами себя члены компании, и все обходилось благополучно. Но на этот раз осенение вышло какое-то удивительное. Очень уж изволили осердиться, да и назначили своего чиновника особых поручений, Проскурова, следователем, с самыми широкими полномочиями по делам не только уже совершившимся, но и имеющим впредь совершиться, если в них можно подозревать связь с прежними.

-- Что же тут удивительного?

-- Оно, конечно, бог умудряет и младенцы. Человек-то попался честный и энергичный, -- вот что удивительно! Месяца три уж искореняет: поднял такую возню, не дай господи! Лошадей одних заездили около десятка.

-- Что же тут хорошего, особенно для вас?

-- Да ведь заездил-то не Проскуров... Этот ездит аккуратно. Земская полиция все за ним на обывательских гоняется. Соревнование, знаете. Стараются попасть ранее на место преступления... для пользы службы, конечно. Ну, да редко им удается. Проскуров у нас настоящий Лекок. Раз, правда, успели один кончик ловко у него из-под носу вытащить... Огорчили бедного до такой степени, что он даже в официальном рапорте забылся: "старанием, говорит, земских властей приняты были все меры к успешному сокрытию следов преступления". Ха-ха-ха!

-- То-то вот, -- сказала Матрена Ивановна, -- я и говорю: озорник. Одного с тобой поля ягода-то!..

-- Ну, уж не озорник, -- возразил Василий Иванович. -- Не-ет! А что раз промахнулся, так это и с серьезнейшими людьми бывает. Сам после увидал, что дал маху. Приступили к нему; пришлось бедняге оправдываться опиской... "На предбудущее время, -- говорят ему, -- таких описок не допускать, под опасением отставки по расстроенному здоровью". Чудак! Ха-ха-ха!