Книга Бессмертники, страница 32 – Хлоя Бенджамин

— Какая ещё пустышка? — повторяет Герти.

— Ты что, смеёшься? — изумляется Варя. — У неё нет пустышки?

— И эта квартира, — продолжает Герти, — совершенно для ребёнка не обустроена. Вот подождите, научится она ходить — чего доброго, голову об стол расшибёт или с лестницы полетит!

— Всё хорошо, — заверяет Радж. — У неё есть всё, что нужно.

Он хочет забрать девочку у Вари, но та не спешит отдавать.

— Ну же! — Дэниэл шутя толкает Варю в бок, та шлёпает его по руке, а Руби пищит так громко, что Клара готова их выставить вон.

Но на другой день, когда они уезжают (Герти протискивается на переднее сиденье такси, сзади машут Дэниэл и Варя), у Клары от тоски сжимается сердце. Когда они были рядом, ей легче было переносить отсутствие Саймона и Шауля. Её отец любил малышей. Клара помнит, как они ходили в больницу, когда родился Саймон — с тазовым предлежанием, шея обвита пуповиной, словно ожерельем. Шауль стоял под дверью реанимации, будто охранял этого хилого синюшного младенца, последыша. Дома он мог часами носить сына на руках, а когда Саймон возился во сне или надувал губки, умилению Шауля не было предела.

В детстве они верили, что у отца найдётся ответ на любой вопрос, но с возрастом Клара и Саймон стали принимать его ответы в штыки. Они смотрели свысока на его скучную работу и изучение Торы, на неизменные габардиновые брюки, шляпу и плащ. Теперь Клара стала лучше понимать отца. Шауль был из семьи иммигрантов и наверняка боялся в одночасье лишиться всего, что имел. К тому же теперь Клара на себе испытала родительское одиночество, одиночество памяти — когда служишь перемычкой между будущим, которого не увидят твои родители, и прошлым, неведомым твоему ребёнку. Подрастёт Руби, придёт к Кларе с вопросами. Что ответит ей Клара, в чем будет убеждать неистово — и напрасно? Для Руби Кларино прошлое будет сказкой, а Саймон и Шауль — мамиными призраками.

Октябрь; перерыв в выступлениях растянулся на долгие месяцы. Когда Клара была беременна, она не могла исполнять «Хватку жизни», и сейчас, после бессонных ночей с Руби, в голове туман и во время «чтения мыслей» она сбивается со счёта. Расходы на реквизит так и не окупились. Их скудные сбережения уходят на игрушки и подгузники, на одежду, из которой Руби вырастает не по дням, а по часам. Радж обходит ночные клубы и театры от Тендерлойна до Норт-Бич, но почти везде получает отказы. С хозяином театра «Зинзанни» удаётся договориться всего на четыре выступления осенью.

— Надо уезжать, — говорит за ужином Радж. — Покажем миру, на что мы способны. Сан-Франциско выдохся. Здесь не люди, а роботы, компьютеры ходячие. Чтоб они все сдохли! — Он машет в воздухе кулаками, сражаясь с невидимым компьютером.

— Погоди! — Клара поднимает палец. — Слышал?

Она уже показывала Раджу, как стучит Саймон, но Радж клянётся, что не слышит. На сей раз не услышать невозможно. Стук был как из пулемёта, малышка и та пискнула. Ей пять месяцев, волосы как у Раджа, тёмные, шелковистые, и Кларина улыбка Чеширского Кота.

— Нет там ничего.

Клару радует, что Руби реагирует на стук. Она укачивает девочку, целует зубки, острые, недавно проклюнувшиеся.

— Руби, — воркует она, — Руби всё знает.

— Не отвлекайся, Клара. Я вот о чём, надо уезжать. Надо зарабатывать. Пора вдохнуть в наше дело новую жизнь. — Радж хлопает в ладоши у неё перед носом. — Этому городу крышка, детка. Он обречён. Пора в путь. Вперёд, за золотом!

— Слишком быстро мы, пожалуй, развернулись, — предполагает Клара, а Руби хнычет — хлопок Раджа её напугал. — Может, пора сбавить обороты.

— Сбавить обороты? Как бы не так! — Радж встаёт с места, мерит шагами комнату. — Надо двигаться. Нельзя останавливаться. Стоит засидеться на одном месте — тебе конец. В том-то и штука, Клара. Надо быть всё время в движении.

Лицо у него сияет, как фонарь из тыквы. Радж мыслит широко, как и Клара, за это она любит его ещё больше. Клара вспоминает про чёрный ящик Ильи. «Он должен быть всегда в пути», — говорил Илья. Может быть, это и о ней.

— Куда поедем? — спрашивает Клара.

— В Вегас.

Клара хохочет:

— Исключено!

— Почему?

— Пошлый город, — Клара перечисляет, загибая пальцы: — Во всём перебор, всего через край. Дешёвка — и вздутые цены. И женщин-звезд там не признают.

Вегас напоминает ей первый и единственный форум фокусников, где ей довелось побывать, — пафосное сборище в Атлантик-Сити, в мужской туалет очередь длинней, чем в женский.

— А главное, — заключает Клара, — Вегас — фальшивка. Там всё ненастоящее.

Радж поднимает брови:

— Ты же чародейка!

— Именно! Я чародейка и готова выступать где угодно, кроме Вегаса.

— Где угодно, кроме Вегаса! Неплохое название для новой программы.

— Забавно. — Руби хнычет, и Клара неуклюже задирает футболку. Раньше она запросто разгуливала голышом по квартире, а теперь стыдится, что её тело служит источником пищи. — По мне, так лучше кочевать с места на место.

— Ладно, — вздыхает Радж, — кочевать так кочевать. Месяц здесь, другой там. Посмотрим мир.

Руби отвлекается, выпускает сосок. Клара поправляет футболку, а Радж хватает Руби под мышки.

— Сан-Франциско полон воспоминаний, Руби, ягодка моя, — говорит он дочке. — Жить здесь — значит жить среди призраков.

Смотрит он на Клару или ей чудится? Зрачки его сузились, превратились в крохотные точки. Нет, всё-таки показалось. Когда Клара снова бросает на него взгляд, он тискает Руби, зарывается носом в смуглую нежную кожицу.

Клара идёт мыть посуду, спрашивая на ходу:

— Где будем жить?

— Есть у меня один знакомый, — отвечает Радж.

В ту ночь Радж и Руби сразу же засыпают, а Кларе не спится. Выбравшись из постели, она идёт мимо детской кроватки в кладовую, где хранит чёрный ящик Ильи. В нём лежат карты и стальные кольца, шарики и шёлковые платки. Теперь она редко ими пользуется, их вытеснили более зрелищные трюки, но сейчас она достаёт два платка и устраивается за круглым кухонным столом. На окне висит старая гирлянда Раджа, фонарики-перчики, Клара их не включает, чтобы его не разбудить. Перед тем как сесть, она вытаскивает из глубины холодильника бутылку водки, наливает немного в бокал.

Работать ночами давно вошло у неё в привычку. Школьницей она всякий раз дожидалась, когда послышится мерное дыхание Шауля, заворочается во сне Варя, захрапит Дэниэл, и, достав из-под кровати свой реквизит, выскальзывала в гостиную. Ей нравилась непривычная тишина, нравилось чувствовать, что вся квартира в её распоряжении. И тогда она тоже не зажигала лампы, располагаясь у окна, в свете уличных фонарей на Клинтон-стрит. Несколько месяцев ей удавалось держать ночные репетиции в тайне, но однажды зимней ночью она прошмыгнула в гостиную — и оказалось, что отец её опередил.