Книга Песенка для Нерона, страница 35 – Том Холт

— Двоюродный дед, — сказал Луций Домиций. — Формально он стал отцом Нерона, когда женился на Агриппине. Она была его племянница, понимаете?

— Что, племянница Нерона? Я думал, она была его мать.

— Нет, — сказал Луций Домиций терпеливо, — она была племянницей Клавдия.

— И он на ней женился? Старый развратник.

Луций Домиций пожал плечами.

— Ну, римские аристократы смотрят на вещи иначе. Но да, я не вижу, как можно исключать участие Нерона в убийстве Клавдия. Вообще-то ему тогда было сколько… шестнадцать, семнадцать лет, но в их кругах это ничего не значит. А Клавдий был хорошим императором. По крайней мере, неплохим.

Всех это заявление рассмешило.

— Да ну брось, — сказал кто-то. — Клавдий был развратный старый козел, и людей казнил направо-налево. Кто бы его не грохнул, он это заслужил.

— Это верно, — сказал другой. — Он позволял советникам, своим вольноотпущенникам, убивать людей ради их денег. И разве он не менял жен, так что никто не мог уследить, на ком он сейчас женат? Все, что можно сказать о Клавдии хорошего, это что он был лучше того парня, что был перед ним.

— Точно, — сказал один из египтян и добавил, — А кто это был? Не могу припомнить.

Грек рассмеялся.

— Калигула, ты, клоун. Ну ты знаешь, тот маньяк, который вообразил себя богом. Я так думаю, он был хуже всех.

— Кроме Нерона, — твердо сказал Луций Домиций. — Нерон был наихудшим.

Все опять закивали.

— Нерон был полнейшим днищем, — сказал испанец.

— Рад, что ты согласен, — сказал Луций Домиций. — Да возьми хоть налоги.

Грек нахмурился.

— На самом деле, — сказал он, — тут ты не прав. С налогами во времена Нерона были неплохо, на самом деле они даже снижались, по крайней мере в наших краях. Я помню, потому что отец состоял в налоговом комитете нашей деревни, и он говорил, что Нерон снизил налоги по сравнению в прежним уровнем. Но вообще-то это ничего не меняет.

— Именно, — сказал Луций Домиций. — В конце концов, чего хорошего в низких налогах, если цены при этом растут и растут? Как это было в правление Нерона.

— А они росли? — один из моряков постарше поднял голову. — Я такого не помню. Вообще-то цены при Нероне падали. Я это знаю, потому что в когда в нашей области случилась засуха, правительство вмешалось и установило твердые цены на зерно. Но я не думаю, — добавил он, — что в этом была заслуга Нерона. Скорее, кто-то из его советников постарался.

— Скорее всего, — сказал кто-то. — Не думаю, что Нерон вообще знал, что происходит в его империи. Все, что его заботило — это поэзия и игра на арфе. Что это за император вообще, я вас спрашиваю?

— Как раз собирался это сказать, — заявил Луций Домиций. — Выставлять себя на посмешище, наряжаясь в шелка и красуясь на сцене, вместо того, чтобы заниматься чем-нибудь полезным. Вы же знаете, что пока он был у власти, не случилось ни одной доброй войны? Курам на смех. И он еще этим гордился, слизняк бесхребетный. Хвастался этим, в то время как солдатам нечем было заняться, кроме как целый день резаться в кости в казармах.

— Ужасно, — сказал италиец. — Но все изменилось, когда появился Веспасиан. Он же разобрался с этими евреями?

— И бриттами, — добавил грек. — Перебил тысячи этих дикарей. При нем армии всегда было чем заняться.

— Неудивительно, что налоги растут, — сказал я. — За войны надо платить.

— Да, — признал Луций Домиций, — но по крайней мере, он не тратил деньги на дворцы, храмы и прочее дерьмо, как Нерон. Тот был прямо одержим всей это ерундой — искусством, архитектурой, все вот этим. Понятно дело, он не мог позволить себе воевать.

— Ага, это было неплохое время для художников там или для штукатуров, — заметил италиец. — Например, мой дядя, он штукатурит и пишет фрески. Во времена Нерона дела у него шли неплохо. Но ему не нравилось, так он говорил, работать на этого засранца. Он чувствовал вину, говорил он, все время, пока работал.

— Неудивительно, — сказал Луций Домиций. — И не забывайте, это ведь Нерон устроил Великий Пожар, чтобы избавиться от старых трущоб и навтыкать повсюду помпезные новые здания.

— Это верно, — сказал грек. — Он и виноват в пожаре. Он и христиане.

Египтянин кивнул.

— Они действовали сообща, — сказал он. — Ну, так я слышал. Нерон раздал им факелы и отправил поджигать дома спящих людей. Им нравится заниматься такими делами, христианам. Это потому, что они евреи.

— И рабы, — добавил грек. — Все они рабы или вольноотпущенники. Наделали же они делов, если хотите знать мое мнение.

Луций Домиций взял нож и принялся резать лук.

— Что меня действительно бесит, — сказал он, — так это лицемерие этого козла. Едва только пожар слегка утих, он явился в город, давай руководить пожарными командами, сам таскал ведра с водой, как будто беспокоился о людях. И это при том, что сам и начал этот проклятый пожар. Не могу представить, как так можно себя вести.

— Ну, он же был больной на всю голову, нет разве? — сказал грек.

— Да уж не без этого. Иначе он бы не маялся всем этим переодеванием и пением на публике. Поганый голос у него был, кстати, хотя мой папаша всегда говорил, что на лире он играл хорошо. Он слышал его однажды, когда тот посещал Грецию. Но пел он не лучше нашего старого кота.

— Твой папаша?

— Нерон.

— А, ну да. На самом деле, — рассказывал кто-то еще, — я слышал, что он заставлял сенаторов ходить в театр и слушать его кошачьи концерты, еще двери все запирал, чтобы никто не сбежал, пока он не закончит.

— Я тоже такое слышал, — отвечали ему. — Люди засыпали, у некоторых случались удары и сердечные приступы, но никому не позволялось выйти вон, ни по какой причине. Какой же, блин, фарс!

— Точно, точно, — сказал Луций Домиций. — Я хочу сказать, разве так надо обращаться с римскими сенаторами? Совершенно никакого уважения.

Некоторые моряки захихикали.

— В жопу римских сенаторов, — сказал один из них. — Уважение? Да ладно, мы же говорим о богатых ублюдках, которые владеют огромными поместьями по всему миру, и работают на них рабы, так что свободные не могут с ними тягаться и идут по миру. Уж я-то знаю — почему я, по-вашему, здесь, а не подрезаю лозы у себя дома? Из-за одного-двух скучных концертов они от меня сочувствия не дождутся. Что они, что Нерон, они друг друга стоили, вот что я скажу.

Все радостно согласились.

— Жаль, что он так мало их повесил, — сказал испанец. — Всем было бы только лучше. Да он мог бы вообще их всех истребить, никто бы плакать не стал. Не то чтобы я одобрял убийства, но некоторые лучше всего в мертвом виде.

— Не могу не согласиться, — сказал Луций Домиций. — И в первую очередь — Нерон.