Онлайн книга «Этюды о природе человека»
Сбылись на мне – увы! – старинные слова, Что счастье долго с красотой не может жить. Разорвана вся жизнь, как и союз любви; Оплакав их, прощаюсь горько с ними я! И вновь бросаюсь я в объятия твои. (стр. 696) После этого удара старик Фауст ищет утешения в природе. Уже раз, после ужасной катастрофы с Маргаритой, созерцание природы дало ему силу жить. На этот раз он останавливается на вершине высокой горы, откуда следит за воздушным контуром облака в очертании прекрасной женщины. Но Фауст стар и живет одними воспоминаниями любви. Он восклицает: …Да, глаза мои не лгут! На озаренном ложе чудно распростерт, Хоть исполинский, лик божественной жены, С Юноной сходный, с Ледою, с Еленой; Как царственно он на моих глазах плывет! Ах! сдвинулось! Бесформенно нагромоздясь, Все поплыло к востоку снежной цепью гор, Как яркий образ смысла мимолетных дней. Но в светлой, нежной пряди обдает туман Живой прохладой мне еще чело и грудь. Вот медленно возносится все выше он; Вот слился. – Или это лик обманчивый Первоначальных и давно минувших благ? Сердечных всех богатств забили вновь ключи. …Как красота душевная, прелестный лик, Не разрешаясь, все подъемлется в эфир И лучшее души моей уносит вдаль! (стр. 705) Это душевное настроение напоминает пережитое Гёте после разрыва с Ульрикой. «Вера в загробную жизнь, столь распространенная на всем земном шаре, очевидно, по служила основой всем религиям» Конец любви, конец поэзии! Но стремление к высшей жизни этим еще не уничтожено. У старика Фауста желание жить еще очень сильно. Но он уже не мечтает, как в дни юности, о невыполнимом идеале. Когда Мефистофель задает ему иронический вопрос: Как отгадать, к чему ты устремился? К высокому чему-нибудь? К луне ты ближе возносился, Знать, к ней пошло тебя тянуть? Фауст отвечает ему: Нисколько. На земле найду Я, где за подвиг взяться смело. Великое свершится дело — Я силы чувствую к труду. (стр. 711, 712) Со временем еще более усиливается оптимизм его речей, столь несходных с жалобами Фауста первой части. Окончательно состарившись, достигнув почти 100 лет, он следующим образом формулирует свое мировоззрение: Я свет-то только пробежал, За волосы все похоти хватал я, Что было не по мне, – бросал я, Что ускользало, – не ловил; Я лишь хотел да исполнял И вновь желал, и так пробушевал Всю жизнь; сначала мощно, шумно, Теперь иду обдуманно, разумно. Земля давно известна мне; А взгляд туда нам прегражден вполне. Глупец, кто ищет слабыми глазами Подобья своего над облаками! Здесь утвердись, да оглянись; меж тем Пред доблестным мир видимый – не нем. Зачем ему по вечности носиться? Что он познал, тем может насладиться! (стр. 786) Достигнув высшей мудрости, Фауст организует работы по осушению болот для увеличения поверхности почвы, необходимой для нужд людей: Вот этим бы мы подвиг завершили: Мы б дали место многим миллионам Зажить трудом, хоть плохо огражденным! Стадам и людям по зеленым нивам На целине придется жить счастливым; Сейчас пойдут селиться по холмам, Что трудовой народ насыплет сам, Среди страны здесь будет светлый рай… Да, этот смысл мной подлинно усвоен, Вся мудрость в том, чтобы познать, Что тот свободы с жизнью лишь достоин, Кто ежедневно должен их стяжать. Так проживет здесь, побеждая страх, Ребенок, муж и старец – век в трудах. При виде этой суеты Сбылись бы все мои мечты, Тогда б я мог сказать мгновенью: Остановись! Прекрасно ты! И не исчезнут без значенья Земные здесь мои следы. В предчувствии такого счастья я Достиг теперь вершины бытия!!! (стр. 793, 794) Это были последние слова мудрого столетнего старца. Часто думают, что они сосредоточивают в себе сущность нравственной философии Гёте и проповедуют жертву личности обществу. Льюис следующим образом резюмирует задачу Фауста: «Его страстная душа, испытав тщетность личных вожделений и наслаждений, познает наконец ту великую истину, что человек должен жить для других людей и не может найти прочного счастья вне работы для общего блага» (1. с., II, 361). Судя по Фаусту Гёте, я думаю скорее, что человек должен посвятить значительную часть своего существования на полное развитие собственной личности, и что только достигнув второй половины жизни, умудренный опытом и удовлетворенный личной жизнью, должен он посвятить свою деятельность на благо людей. Проповедь самопожертвования личности не соответствовала ни идеям Гёте, ни характеру его произведений. В «Фаусте» Гёте хотел также решить задачу столкновения некоторых человеческих действий с руководящими принципами. Проступки, совершенные его героями в первой части жизни, должны были быть уравновешены искуплением. Гёте говорил Эккерману, что «ключ спасения Фауста» находится в хоре ангелов: Часть благородную от зла Спас ныне мир духовный: Чья жизнь стремлением была, Тот чужд среды греховной. (стр. 812) Но то, о чем Гёте не говорил и что между тем играло самую важную роль как у него, так и у Фауста, – это действие любви, возбуждающее к художественному творчеству. Вероятно, именно на это намекает он в конце трагедии. Анахореты в религиозном и эротическом экстазе произносят молитвы, а мистический хор поет: Стихам этим придавали значение «самопожертвованной любви» и даже «божьей благодати» (Боде, стр. 149); но следует скорее полагать, что речь идет о любви к женской красоте, возбуждающей к подвигам. Объяснение это вяжется с тем, что стихи произнесены мистическим хором, который, резюмируя положение, говорит о неописуемом. В последнем нужно видеть любовную страсть старика. «От философии остается в конце концов одно – смирение. Со смертью надо примиряться не только когда она приходит в конце продолжительной жизни, но и тогда, когда она настигает нас в какой бы то ни было момент существования» |