Онлайн книга «Этюды о природе человека»
«У всех цивилизованных народов встречаются обычаи, происхождение которых должно быть отнесено к далекому прошлому» Хотя Фауст вначале изображен в виде старого ученого, успевшего воспринять все знания своей эпохи, тем не менее он носит явную печать крайней молодости. Он не удовлетворяется всей своей наукой и хотел бы, Чтобы познал я, чем вполне Мир связан в тайной глубине. Чтоб силы мне предстали сами И принцип жизни я познал
[481]. В этом проглядывает требовательность юноши, начинающего изучать науку и убежденного, что он сразу в состоянии будет разрешить труднейшие задачи. И действительно, монолог этот был создан в период Вертера, когда Гёте не было еще 25 лет [482]. Вот почему он и не производит глубокого впечатления. Второй монолог, заканчивающийся попыткой отравления, – позднейшего происхождения, так как отсутствует в издании 1790 г. (отрывки). Он относится ко времени, когда Гёте было уже за 30 лет, и потому носит отпечаток гораздо большей зрелости. Несмотря на отсутствие достаточной определенности, он тем не менее интересен своими изображениями жизненных бедствий: …Ах! наши действия, равно как и страданья, Ход нашей жизни тормозят: К высокому, что в духе обретаем, Все чуждое помалу пристает. Когда земного блага достигаем, Все лучшее мечтой у нас слывет; Святые чувства жизненных стремлений Коснеют средь житейских треволнений. Хотя сперва в порыве молодом Мечта рвалась взлететь над сферой звездной, Теперь ей круг очерчен небольшой, Когда за счастьем счастье взято бездной. Забота тотчас в сердце западает, В нем тайные страданья порождает, И, разрушая радость и покой, Все маской прикрывается другой: Дом, двор, жена и дети нас дурачат, Вода, огонь, кинжал и яд, Что не грозит – пред тем дрожат, И то, чего не потерять, – оплачут!
[483] Страх ожидающих нас бедствий, которых мы не можем избежать, делает жизнь невыносимой. Такое душевное состояние Фауста очень напоминает вечный страх перед чем-нибудь у Шопенгауэра: то он боялся воров, то болезней. Он никогда не решался бриться у цирюльника и всегда имел при себе кожаный складной стаканчик, чтобы пить из него. «Не лучше ли покончить с таким существованием и лишить себя жизни, рискуя даже впасть в небытие?» – спрашивает себя Фауст. Он схватывает отравленный кубок и уже приближает его к губам, когда долетающее пение и звук колоколов останавливают его и удерживают от самоубийства. Не религиозное чувство останавливает Фауста, а детские воспоминания: Мир детских игр, не знающих искусства, Пел в этих звуках, веющих весной
[484]. Он выходит на улицу, смешивается с толпой, старается рассеяться среди людей, любуется возрождением весны, но все это не в состоянии дать ему забвения бедствий жизни. Он встречает ученика и вступает с ним в разговор, в котором вновь обнаруживает свой пессимизм: О, счастлив, кто еще в надежде сам, Что выплывем из моря лжи мы дружно! Чего не знаем – было б нужно нам, Того, что знаем, – нам не нужно
[485]. Здесь Фауст произносит свой знаменитый монолог, над которым ломали себе голову и потратили море чернил его комментаторы: …Ах! две души вмещать мне суждено, И грудь их разобщить готова. Одной хвататься грубо суждено За этот мир, с его любовным телом; В другой же все горе вознесено Высоких праотцев к пределам
[486]. По этому поводу создана была целая «теория двойственности души», в которой воплощался дуализм манихеев – два естества Христа и бог знает что еще [487]. Во всемирной литературе нет лучшего поэтического выражения человеческой дисгармонии, чем в этом монологе о душевной двойственности. Он изображает столь часто встречающуюся в юности неуравновешенность и обнаруживает молодость Фауста первой части. Вернувшись в свою рабочую комнату, Фауст вновь предается пессимистическим размышлениям: Но, ах! я чувствую, в противность доброй воле, Довольства грудь моя не источает боле. Но отчего ж поток подобный сякнет вдруг И жаждою опять томится грудь? Я испытал все эти превращенья! Фауст доходит до такого состояния, что обращается к «духу отрицания», к тому, которого называют «греховным» и «злым». Дух этот вызывает в глазах его «ряд прелестнейших видений» в образе красавицы. Фауст находит что он …Слишком стар игрушками прелыщться И слишком молод – не желать. Преследуемый желаниями, он говорит: Я принужден и в тишине ночной, Ложася на постель, бояться; И тут мне не сужден покой, И сны ужасные толпятся. Вследствие этого, прибавляет он: Мила мне смерть, постыла жизнь моя. (стр. 101) О! счастлив тот, кого она венчает Кровавым лавром в битве с вражьей силой, Иль кто ее, окончив пир, встречает Нежданную в объятьях девы милой. (стр. 101) Фауст постепенно приходит в любовный экстаз. Вскоре после этого он видит в зеркале «лик небесный» и восклицает: О! дай, любовь, мне твой полет чудесный, Чтоб унестись за ней, в ее края!…. Прелестной женщины виденье! Как ей воздать достойную хвалу? Не познаю ли всех небес я отраженье По распростертому здесь телу одному? Возможно ль на земле ее сыскать? (стр. 160, 161) Недовольство жизнью, неудовлетворенность знанием, доступным человечеству, и мрачнейший пессимизм приводят Фауста к страстной любви, которая, после различных приключений, кидает его в объятия Маргариты. «Чувство жизни очень различно в разные возрасты, и человек, продолжающий жить нормально после 45 лет, испытывает много ощущений, раньше неизвестных ему» |