Книга И побольше флагов, страница 31 – Ивлин Во

– Вовсе нет. Ей так идет. Что скажешь о Грейсах из бывшего приходского дома в Аддерфорде?

– Дом у них небольшой. Он художник.

– Богема?

– Совершенно нет. Очень благовоспитан. Пишет детские портреты. Акварелью и пастелью.

– Пастелью? Подходит.

– Жена его, по-моему, женщина болезненная.

– Чудесно.

В бывшем приходском доме Конноли пробыли два дня, заработав для Бэзила двадцать фунтов.

Лондон вновь полнился людьми. Те, кто спешно покинул его, возвратились. Те, кто собирался уехать после первого авианалета, остались. Марго Метроленд, то запиравшая дом и переселявшаяся в отель «Ритц», то вновь возвращавшаяся домой, в конце концов решив, что предпочитает оставаться в «Ритце», на этот раз заперла дом окончательно и, хотя она об этом не догадывалась, навсегда. Никто из слуг теперь не раздвигал штор на окнах, и они стояли занавешенные, с запертыми ставнями до тех пор, пока в этом же году не вылетели от взрыва, усеяв Керзон-стрит осколками стекла, а мебель оставалась в чехлах, пока не сгорела, искореженная и разбитая в щепки.

Сэру Джозефу Мейнверингу был доверен ответственный и достойный пост. Нередко теперь его можно было видеть в обществе генералов, а изредка – и с адмиралом. «Первейшей нашей тактической задачей, – говорил он, – является удержание Италии от вступления в войну до тех пор, пока она не нарастит мускулов для перехода на нашу сторону». Внутреннее же положение страны он выразил в следующем афоризме: «Противогазы берем с собой на службу, но в клубы ходим без них».

По поводу Бэзила леди Сил больше его не тревожила. «Сейчас он в Мэлфри, помогает Барбаре с эвакуированными, – говорила она. – Армия в данный момент полностью укомплектована. Вот когда начнутся потери, возможностей для вступления в ряды будет куда больше».

Сэр Джозеф кивал, но в глубине души относился к такому мнению скептически. Больших потерь, как он считал, ожидать не стоило – в «Бифштексе» ему случилось побеседовать с одним занятным типом, хорошим знакомым одного немецкого профессора истории; так вот, этот профессор, который сейчас в Англии и которого очень ценят в Министерстве иностранных дел, утверждал, что пятьдесят миллионов немцев готовы хоть завтра же согласиться на мир на наших условиях. Надо только разогнать правительство. Сэр Джозеф не раз видел, как это происходит, а во время войны сделать это пара пустяков. Выгнали же Асквита, а ведь он был куда лучше сменившего его Ллойд Джорджа. Потом сместили Макдональда. Кристофер Сил был мастак по этой части. Он бы и Гитлера сместил, будь он жив и немцем.

Поппет Грин была в Лондоне с друзьями.

– Амброуз заделался фашистом, – сказала она.

– Не может быть!

– Работает на правительство в Министерстве информации. Его подкупили, дав возможность издавать новый журнал.

– Фашистский журнал?

– Наверняка.

– Я слышал, журнал будет называться «Башня из слоновой кости».

– Он эскапист!

– Троцкист!

– Амброуз никогда не обладал пролетарским мировоззрением. Не понимаю, как мы могли с ним общаться. Петруша всегда говорил…

Питер Пастмастер явился в Брэтт-клуб в полевой форме и с нашивкой на рукаве, где значилось наименование полка, к которому он раньше не принадлежал.

– Привет. Чего это ты так вырядился?

Питер ухмыльнулся той особой ухмылкой, какой ухмыляется солдат, допущенный к некой военной тайне.

– Да так просто.

– Тебя что, из полка выперли?

– Я временно откомандирован на выполнение особого задания.

– Ты шестой человек в это утро, которого я вижу переодетым.

– Так надо. В целях конспирации, понимаешь ли.

– А по какому поводу?

– В свое время, полагаю, узнаешь, – с глубочайшим самодовольством отвечал Питер.

Отправились в бар.

– Доброе утро, милорд, – поздоровался Макдугал, бармен. – Как вижу, вас тоже в Финляндию направили. Многие джентльмены туда сегодня вечером отбывают.

Анджела Лайн снова находилась в Лондоне. Дела в госпитале шли как положено, ее сын вместе с его частной школой в первые же дни войны с восточного побережья был эвакуирован в глубинку Дартмура. Анджела сидела перед радиоприемником, слушая новости из Германии, в месте, которое она называла домом.

Это была квартира с гостиничным обслуживанием, такая же изящная и холодно недоступная, как она сама, – пять больших комнат в мансардном этаже новостройки на Гросвенор-сквер. Декораторы потрудились здесь, пока она была во Франции, и стиль обстановки склонялся теперь к «имперскому» в его современном модном выражении. В следующем году, если войны не будет, за август она должна все это переделать.

В это утро она имела часовую беседу со своими агентами и получила от них четкие, продуманные рекомендации по размещению денежных средств, после чего позавтракала в одиночестве, слушая по радио вести из Европы. После завтрака она, также в одиночестве, отправилась в кино на Керзон-стрит. Когда выходила из кино, уже темнело, а сейчас снаружи, за тяжелыми пунцовыми гардинами, падавшими тяжелыми складками, перетянутыми золотым шнуром, с золотой бахромой по нижнему краю, было совсем темно. Гардинами прикрывались новые черные шторы затемнения. Вечером она выйдет, чтобы поужинать в «Ритце» с Марго. Питера командируют куда-то, и Марго в его честь устраивает вечеринку. Анджела смешала себе большой коктейль, главными ингредиентами которого были водка и кальвадос. На приставном столике декораторы оставили электрошейкер. Они нередко оставляли в домах, где работали, разного рода дорогостоящие пустяки. Экономные хозяева возвращали их обратно, более рассеянные или же беспечные, посчитав этот оставленный предмет подарком, забывали за него поблагодарить, но пользовались им, затем ломали и платили по счету, приходившему год спустя. Анджеле нравились такие хозяйственные приспособления. Она включила шейкер, а когда коктейль был готов, взяла стакан с собой в ванну и лежала в ней, медленно потягивая напиток.

Коктейли Анджела пила не иначе как в одиночестве. В таком времяпрепровождении ей виделось нечто понятное лишь ей одной, но в то же время неуловимо-компанейское, легкая шалость, возможно, родившаяся во времена сухого закона, когда джин, перестав считаться напитком забулдыг, сделался атрибутом шикарного застолья, имевшим к тому же криминальный оттенок. Для Анджелы это была еще и память об отце и его друзьях, их празднествах, на которых они порою возглашали тосты и за нее, а также воспоминание о мужчине на корабле и о том, как пил он à tes beaux yeux ^[25].

Анджела, признававшая любые человеческие контакты лишь на ее условиях, пила коктейли исключительно в одиночестве. Но в последнее время все дни, похоже, были для нее сплошным одиночеством.