Онлайн книга «Картонная пуля»
|
Прогуливаясь вдоль аллеи, я всякий раз задаюсь вопросом: кто он, бессмертный автор, герой первой пятилетки капитализма? Почему-то мне кажется, что это обязательно какой-нибудь заслуженный художник, или член союза, или лауреат, и в свое время за этот заказ он срубил много бабок. Товарищ срубил, и после этого олимпийское движение в Новосибирске встало. Кому, спрашивается, захочется потеть, чтобы тебя потом за весь твой терпеж изобразили в таком виде?.. К чему это я об олимпийском движении? Ах да, навеяла пациентка, сошедшая с кресла и повернувшаяся ко мне передом, а к креслу задом. А если не заглядывать в лицо, то все нормально — вот удивительно! Девушка ушла, и Хальзов взялся за мою голову. Я бы и сам разбинтовался, но мы договорились вечером вместе сходить в одно место, к тому же зря, что ли, он шесть лет учился? В бинте я выглядел, как водолаз, но и без бинта лучше не стало. Медсестру, готовившую операционное поле, меньше всего заботила эстетическая сторона вопроса. Хотя, думаю, и Видал Сассун, и Жак Дессанж бессильно опустили бы руки перед таким клиентом, как я. Прошлой ночью я дергался от боли, а голову сначала ощипывали механической машинкой, похожей на ту, которой в кино стригли кудри солдата Ивана Бровкина, потом в нескольких местах прошлись бритвой… А теперь еще Хальзов не пожалел зеленки на закровившие рубцы. — Как же теперь в свете появляться? — призадумался я, разглядывая свою образину в зеркале. — Надолго это? — Нитка шелковая. Дня через три-четыре можно будет снять. Может, раньше — на тебе ж всегда, как на собаке… Как я уже упомянул, к Хальзову меня привела не только голова, и даже не столько голова… …Нынче ночью я не стал дожидаться, пока возле подорванного моста появится милиция, пешком ушел в Искитим и добрался до Новосибирска на площадке грузового вагона. Опять от меня сбежала последняя электричка, а тут как раз перед семафором притормозил загулявший в ночи порожняк. В Новосибирске первым делом я связался по телефону с Котянычем. — Знаешь, сколько времени? — заворчал тот спросонья. — Я тебе затем и звоню, чтобы время узнать. У меня часы сломались. И не только часы. «Вольво», которую Треухин ссудил, тоже сломалась и восстановлению не подлежит. Короче, я с ней в одну историю попал.;. Нехорошую… Можешь ее с утра в розыск поставить? — То есть заявить об угоне, чтобы ты не фигурировал? — Совершенно верно. Все равно же придут спрашивать. — А что я скажу, почему сразу не заявил? — Костя, ну, ты же умный человек, ну придумай что-нибудь. Скажешь, что у вас этих машин, как грязи, за всеми не уследишь. — Ладно, придумаю что-нибудь. С какого времени? — Со вчерашнего дня. Например, с вечера. — Ладно. Что стряслось-то? — Потом расскажу… Завтра с Треухиным можно встретиться? — Есть новости? — Не то, чтобы… Просто поговорить надо. — Не получится. В командировку улетел на несколько дней. О чем поговорить-то? О засаде в квартире Терехина. Не вы ли, дескать, Геннадий Степанович, на меня навели и с какой целью?.. Мотива у него не проглядывает никакого. А какой мотив у Терехина? На остаток ночи меня приютил Серега Самаковский, приятель еще со времен Леонида Борисовича Соколова, моего скоропостижно убитого тестя. Проснувшись в полдень, первым делом связался с давним милицейским другом Владимиром Антуанычем Михальцовым и попросил навести справки относительно некоего Анатолия Ширяева, человека с нелегким воркутинским прошлым и сомнительным настоящим. — Меня не только он сам интересует, но главным образом его связи, — дополнил я. …Карманный телефон Терехина сторожил автомат, женским голосом твердивший в ответ: «Абонент временно недоступен». Зато Хальзов сообщил по телефону, что у Терехина сегодня тусняк в «Сибири» по случаю годовщины их конторы, то бишь Центра политических технологий, и он, Хальзов, туда зван. Теперь я вспомнил, что про годовщину расслабившийся Терехин, действительно, обмолвился несколько дней назад в соевой столовой. Обмолвился и, наверное, пожалел, потому что мы, конечно, не могли спокойно пройти мимо такого замечательного факта, как банкет в интуристовском отеле. — Вы там со скуки помрете. Люди соберутся малопьющие… — попытался отмазаться Терехин. — А женщины? — Что женщины? — Женщины будут? — О, друзья! Женщины буду?. Но! Женщины в политике — это особый разговор. Женщина-политик напоминает мне морскую свинку: и не свинка, и не морская. …Короче говоря, Хальзову Терехин про банкет напомнил, а мне не удосужился. Друг называется! Из-за каких-то паршивых тапочек! С другой стороны, друзей на день рождения не зовут, они сами приходят. Мы с Хальзовым уже собирались выходить, когда вдруг вернулась давешняя страшненькая пациентка в черных колготках. Стоматолог расплылся в радушной улыбке, кивнул и неожиданно сказал: — Здравствуйте, здравствуйте. Что стряслось? Девушка опешила и, косясь на мою страшную репу, торопливо напомнила: — Александр Николаевич, вы меня только что на рентген направляли. Я снимок принесла. — Чудесно, чудесно! — ничуть не смутился доктор, разглядывая черную в белых разводах пленку. — Картина более, чем ясная! Нам его не спасти! * * * — …Подходит мужик к киоску: — «Пакетик «Нескафе» и презерватив»… Подходит второй: — «Пакетик «Нескафе» и презерватив»… Третий — то же самое. Четвертый — то же самое. Продавщица заинтересовалась: — «А че это вы все берете одно и то же?» — «Просто мы все любим бывать у Нади»… Людмила Викторовна посмотрела на меня выжидающе. — Забавный анекдот, — похвалил я, пряча зевок. — Хотите еще? — Политический? — Нет. Знаете Ивана-царевича, который в лягушку стрелял? — Ну. — Так вот, приходит он домой и говорит жене: «Слушай, — говорит, — голова раскалывается, дай десятку». Жена: «Иванушка, а казна-то пуста». Иван-царевич: «Эх, как была ты жаба, так и осталась». Эх, прав был Терехин насчет морских свинок… …Мы с Хальзовым подоспели в аккурат к окончанию пресс-конференции и началу банкета, который на самом деле представлял из себя не банкет, а фуршет, но зато весьма обильный с разнообразными закусками, в том числе и горячими котлетами — де валяй, что ли… — из куриного филе, фаршированного грибами. Я знал, что Терехин — человек небедный, но не до такой же степени! У народа картошку на полях воруют, зарплату в принципе перестали платить, на рубль ничего не купишь, бакс перерос башню в Останкино, а у имиджмейкера стол прогибается от одних только бутербродов с икрой из осетра. Один стол прогибается под икрой, второй шатается от коньяка, а между столами важные, как Израильская алмазная биржа, гуляют официанты и подливают всем подливку. |