Книга Картонная пуля, страница 57 – Александр Духнов

— Ну вот, — заметил он с довольным видом. — Мы нашли в наших рядах стукача. И все благодаря вам. Я чертовски признателен и даже обещаю в точности выполнить ваше последнее желание. Разумеется, пожелания типа «чтоб ты сдох» не рассматриваются. Я бы на вашем месте попросил жареного поросенка, фаршированного тропическими фруктами. Какова идея?

Зиновьев со вкусом сглотнул слюну. Наверное, тоже не обедал, не успел из-за проблем, которые я организовал на его голову.

Я представил описанное блюдо… Печальная перспектива знать, что данный поросенок — последнее, что осталось в твоей жизни.

— Или, может, вы любитель другого рода ощущений? — продолжал фантазировать интеллигентный бандит. — Девушки? А? Сознайтесь. Хотите балерину? Или стриптизершу из ночного клуба?

Как ни странно, была в моей жизни стриптизерша. И как ни странно, однажды, во время, так сказать, одной из встреч я выразился почти искренне, то есть процентов на девяносто, нет, на сорок, что не может быть лучше смерти, чем смерть на ней. Неужели им и об этом известно? Да нет, конечно, чушь какая-то.

— Нет, — сказал я. — Желание мое будет простым и естественным. Перед смертью я хочу узнать, как там у них все произойдет — у Элены, Атилио, Эдуарды и у этого, как его?.. Марсело. То есть, чем все закончится.

Сразу предупреждаю, ни одной серии про Марсело и его друзей я в глаза не видел, зато недели две назад слышал подробный застольный отчет от одного своего знакомого, который, в свою очередь, тоже сериалами не увлекается, зато у него матушка каждый день по телефону делится впечатлениями.

— Чего-чего? — весело изумился Зиновьев.

— Это кино такое, сериал с марта идет, называется «Во имя любви». Там, значит, это… У Элены и Атилио есть дочь Эдуарда. И вот мама и дочь — ничего так, симпатичная — рожают в один день в одной палате. У Эдуарды возникают проблемы. В общем, ей матку вырезали, а ребенок помер. Тогда мама тайно отдала дочке своего. Его, кстати, назвали Марселином, то есть Марселино. О, интрига! А Атилио, муж Элены, начинает что-то подозревать и в расстройстве уходит от жены. У Эдуарды тоже есть мужик по имени как раз Марсело, у него есть любовница Лаура, мерзкая тварь. А еще у него есть мамаша, не помню, как зовут. Короче, круто насрано. Вот я и говорю, хотелось перед смертью всю разводку узнать.

Вежливый собеседник Зиновьев до конца выслушал предсмертный бред узника, но потом махнул рукой, словно отрубил:

— Ладно, хватит о ерунде. В общем так, ход твоих рассуждений оказался не совсем чушью. Действительно, в плановом порядке мы сняли твой звонок Терехину, все как положено — входящий, исходящий… Но дальше получилась такая фигня… Оказывается, наш аналитик потихоньку сливал информацию твоему приятелю Корнищеву. Если точнее, Леше Своровскому, но это одна компания, поэтому какая разница? Я тебя предупреждал, что не имею к этому делу отношения и теперь, можно сказать, тому найдены документальные подтверждения… То есть, наш аналитик с хорошим русским именем Родион с этим хорошим еврейским Своровским какие-то друзья детства. Потом их дорожки разошлись, а теперь вдруг, видишь, снова совпали.

— Не понял. То есть вся информация из твоего Центра автоматически перетекала к этим кемеровским бандюганам, о которых ты не имел понятия?

— О бандюганах понятие имел, то есть знал, что есть такие люди на свете. А о том, что звонки перетекали, действительно, не имел. И только благодаря тебе поимел, за что с меня причитается поросенок. Но так тоже не следует выражаться, что, мол, вся информация и что — автоматически. Я бы сказал, что перетекала случайно. И ты с Терехиным в кипящий котелок попался тоже случайно.

«Кипящий котелок»! Он, наверное, стихи по ночам пишет.

Вообще, по сравнению с утренней встречей, тон нынешней беседы поменялся в лучшую сторону, насколько понятия «лучше» или «хуже» уместны по отношению к человеку под виселицей — я себя имею в виду, а не Зиновия, который под петлей в прямом, а не в фигуральном смысле чувствовал себя вполне уверенно, по-хозяйски. Племянник заместителя как бы решил опуститься до моего уровня, и теперь со стороны мы напоминали двух равноправных партнеров. Если бы еще не наручники… С чего вдруг такие перемены?

— И что теперь с ним будет? — поинтересовался я.

— С кем?

— С русским иудой Родионом.

— По отношению к Родиону будущего времени не существует. С ним больше ничего не будет. Разве что еще пара допросов с применением спецсредств, то есть ржавых игл для введения под ногти.

Зиновий внимательно осмотрел собственные полированные щупальца, словно подыскивая место для введения вышеозначенных игл, и вновь обратился к спец-средствам изысканной вежливости:

— Сергей Иванович, а ведь у меня к вам предложение — расстанемьтесь друзьями.

Ого! Это даже больше, чем вежливость. Есть у меня один знакомый водитель, редкий эстет, из которого иногда прорывается и вовсе исключительная изысканность: «Девчонки, — говорит он, — поехалите, покатаемьтесь».

— Расстануться — это я с удовольствием, — признался я.

Не обратив внимания на лингвистический подтекст, Зиновий изложил суть:

— Мне эти пацаны, твои кемеровские приятели, тоже не нравятся. Не только потому, что бесплатно пользовались моей информацией, но и по другим причинам, перечислять которые не вижу смысла. Перерезать их сонные артерии для меня не составляет труда. Но зачем я буду перебегать через твою дорогу?

Я молчал.

— Ведь ты хочешь, чтобы их больше никогда не было и нигде?

Я кивнул.

— Ну вот и займись. В этой части программы наши цели очень даже совпадают.

— Да я этим уже две недели занимаюсь, только не получается отыскать.

— А я тебе дам хорошую наводку.

— Ну, если так…

— То есть договорились? Ты их убираешь?

— Почему бы нет? А дальше что?

— Дальше ничего. То есть, разумеется, ты возвращаешь мои магнитоальбомы, включая сделанные копии. А я тебе за это прощаю мою порушенную звукозапись. При этом сие выгодное предложение строится на одном только давнем к тебе уважении. По рукам?

Была у меня мысль сделать копии, но только мысль — уж больно долгое это занятие.

Руки он, впрочем, не протянул, да я и сам не стремился.

Хотел бы я посмотреть на человека, который в моем положении сказал: нет. Но для важности я напустил на себя некую задумчивость, вроде предлагается сложный выбор: смерть посредством петли или реальный элемент свободы.

— Значит, если я убираю банду, которая тебе мешает…

— Заметь, тебе в первую очередь мешает…

— …Ну да. Значит, если я убираю банду и возвращаю пленки, никто никому ничего не должен?

— Слово пацана!

Насчет «слова пацана», это сильно сказано. Не может быть, чтобы такой человек, как племянник заместителя губернатора, совладелец эксклюзивной тюрьмы и прочих средств капиталистического производства, не являлся бы одновременно хозяином своего слова. Сам слово дал, сам взял.