Книга Люди, живущие по соседству. Часовщик из Эвертона, страница 31 – Жорж Сименон

— Я вас слушаю.

— Садитесь напротив. И не пытайтесь меня коснуться.

Несмотря на то что уже совсем стемнело, они видели друг друга, потому что комната освещалась слабым отблеском лампы, горящей в окне напротив. Было слышно, как сбегает вода по водостоку. Через равные промежутки времени самые крупные капли падали на цинковый навес.

— Так в чем же дело, Соня?

— Вы ничего не поняли?

Адил-бей чувствовал, что девушка по-прежнему на грани срыва, но она выпрямилась и заставила себя улыбнуться.

— Я полагаю, вы не раз проводили время с Джоном?

— Не вижу связи.

— Ваш предшественник коротал ночи практически так же, как и Джон. Сначала он выпивал в баре. Затем на улице или в другом месте он выбирал женщину, любую: работницу, служащую, подростка или мать семейства.

Адил-бей посмотрел на свою любимую с плохо скрываемым удивлением.

— Для нас это много: доллар, несколько лир, несколько франков! С ними можно пойти в Торгсин и купить продукты, которые там всегда в изобилии, даже когда кооперативы пусты!

Она переводила дыхание между слогами.

— Вы это говорили, вы часто повторяли: в этом городе есть люди, которые умирают от голода! Но послушайте, ведь есть и другие, которые верят или хотят верить во что-то…

Она повысила голос. Вытянув шею, Соня наклонилась к Адил-бею, и в ее голосе прозвучала горечь, смешанная с рыданиями.

— Вы еще не поняли? Вы знаете, сколько часов нужно работать русскому человеку, чтобы купить такую вот банку сардин, одну из тех, что вы ежедневно открываете и оставляете портиться в шкафу? Целый день! У вашего предшественника, как вы его называете, всегда было полно сардин, сахара, печенья. И всем этим он расплачивался. С женщинами, которые принимали его у себя дома, иногда даже с согласия мужа. Он тоже хотел меня. Когда он садился за стол, то говорил: «Положи это в сумку, малышка! Это пойдет тебе на пользу. В твоем возрасте силы просто необходимы!»

Адил-бей посмотрел на любовницу — бледное пятно во мраке, затем взглянул на два освещенных окна, находившихся там, на другой стороне улицы.

— Да, он уговаривал меня поесть. Не забывая добавлять, что для него это такие пустяки! У него в стране… У него в стране… Он постоянно твердил о своей стране!.. И вы тоже непрерывно о ней говорите… В вашей стране люди не умирают с голоду… В вашей стране столько хлеба, что хватает всем… В вашей стране… Так вот, я не хочу этого слышать!.. Не хочу!.. Мне уже за двадцать, и я не желаю выслушивать, что моя жизнь загублена… Моя мать умерла от нищеты… Да, вы прекрасно это знаете, здесь люди умирают прямо на улицах… Вы достаточно много рассказывали мне о нашей нищете…

— Я ревновал, — прошуршал из темноты голос Адил-бея.

Соня ответила новой вспышкой злого смеха.

— Не имело смысла, потому что к тому моменту было уже слишком поздно!

— Поздно для чего?

— Для меня! Вы хотели знать! Того, другого, я убила, если так можно сказать, истово веря. Каждый его вздох, каждая секунда его жизни ранили меня, причиняли боль. Когда он впервые сказал мне, чтобы я пришла сюда вечером…

Она услышала, как Адил-бей вздрогнул.

— Да, это тоже было вечером, — равнодушно подтвердила секретарша. — Здесь не так-то много возможностей встречаться. Он собственноручно приготовил ужин и так гордился изысканно накрытым столом. Он демонстрировал мне всевозможные блюда, приговаривая: «Я готов поспорить, что вы даже не знаете, что это такое». Он искренне удивился, увидев, что я не набрасываюсь на еду. Подумайте только, ведь он так на это рассчитывал! Не заставляйте меня вспоминать об этом. Ведь до тех пор я толком никогда не видела иностранцев. Не прочла ни одной нерусской газеты. У меня складывалось впечатление, что, устраняя этого человека, я практически спасаю Россию…

— А я? — раздался мрачный голос мужчины, сидящего напротив нее.

— Вы!

Капли дождя в том же темпе колотили по металлу. Окно напротив открылось, и Колин выглянул на улицу, посмотрел по сторонам, удивляясь, что не видит возвращающуюся сестру. Затем обе створки с шумом захлопнулись.

— Меня вы тоже ненавидите?

Соня молчала.

— Почему?

— Это так странно, что вы ничего не понимаете! Вы как малый ребенок. Вероятно, именно поэтому…

— Поэтому — что?

— Ничего! Позвольте мне уйти. Есть вещи, которые вы поймете позже. Вы хотите знать, почему я вас ненавидела, почему пыталась вас отравить, как того, другого, но не решилась закончить начатое? А ведь тот, другой, он мог бы жить! И только сейчас я начала это осознавать. Я ненавидела. Не хотела верить тому, что он говорил. А вот вы, вы все разрушили, все, что еще оставалось… И теперь…

— Теперь?

Адил-бей не осмеливался пошевелиться, он так боялся разорвать ту хрупкую нить, что протянулась меж ними.

— Давайте больше не будем говорить на эту тему. Мне надо идти. Вы видели, мой брат уже беспокоится.

— Вы бы убили меня?

— Не знаю. В первый раз я добавила мышьяк в масло рыбных консервов…

— Когда это было?

— Когда приходила она.

— Неджла?

В темноте она не могла видеть, как на лице турка расцветает счастливая улыбка.

— Нет, я не ревновала, — холодно заявила девушка. — Затем я решила отказаться от своего плана. Но вы прогуливались по набережной, когда я сидела на подоконнике клуба.

— Ну и что?

— Почему вам так необходимы подробности? Если бы вы были женщиной или просто русским, вы бы все поняли! Я уже не верила в клубы, в нашу болтовню, в наши споры, радости, в совместные чтения. Вы рассказывали мне о рынке, где продают гнилую рыбу. А я видела, как вы делаетесь все бледнее, все толще, именно так действует мышьяк, вы стали почти таким же бесформенным, как голодающие люди… — Она разом вскочила и хриплым голосом крикнула: — Позвольте мне уйти! Вы — трус, трус, трус! Вы заставили меня говорить, и теперь счастливы! Вы наслаждаетесь тем, что я говорю! Вы свели с ума бедную девушку, которая хотела просто жить и…

Резким движением Соня схватила сумку. Адил-бей догадался, что она вытирает лицо.

Он поднялся тихо, почти бесшумно. Она направлялась к двери. Девушка почувствовала, как консул вырастает у нее за спиной. Она сделала два или три более быстрых шага. Но действительно ли она хотела бежать?

Когда Соня коснулась дверной ручки, Адил-бей обхватил ее руками.

Но он не обнимал ее, нет. Он молчал и довольствовался тем, что стоит вот так, не шевелясь, прижимая Соню к себе. И постепенно пальцы, стискивавшие ручку, разжались.

В доме напротив Колин уже во второй раз открыл окно и склонился над пустой улицей, блестящей, как река.