Онлайн книга «Братья. Книга 2. Царский витязь. Том 1»
|
– А… а Крыло-то где?.. «В Торожихе… с Ялмаком был…» – Играй уже, пустобрёх, – морщась, потирая бедро, сказал угрюмый Гуляй. – Не то к мамке беги. «Ты мне ещё что про маму скажи…» Светел вновь склонился над гуслями. Хлынувшая злость, как водится, придала ясности. «Да что ж я сразу не понял?..» – Так они под левую руку, – вырвалось у него. В Торожихе от волнения и обиды он умудрился главного не заметить. Так всегда бывает. Только разберёшься, когда сам в руки возьмёшь. Ильгра насмешливо отмолвила: – Заправскому гусляру разницы не было. «Заправскому!..» Светела с детства остерегали являть исконное леворучье. Однако рожоного не переродишь, старшая сестра с годами младшей не становилась. Светел на миг отрешился от голосов и насмешек, представил вживую, как попирает обычай. Правой рукой избирает нужные струны… левой бряцает, поваживает вверх-вниз… «Где уж тебе, кокористая снастишка, дикомыта перекокорить!» Открыл глаза, поставил гусли как надо. Попытал на пробу созвучие. Гулкий короб отозвался кошачьими голосами. – Безрукому гудиле струны мешают, – сморщилась Ильгра. – В небо глянь: тучи рвутся! – Мёртвые встают, от живых сглаз отбегает. – Забыл ты, парень, о банную печку ногу сломать, чтоб верно игралось. – Клади гусли, пильщик, пока не испортил! Молчал, кажется, один Сеггар, но его пристального взгляда Светел не замечал. Крутил шпеньки. Ладил, соглашал струну со струной. Гусли привыкали, из чужих и неведомых становились понятными, почти своими. – Оставь, косорукий, перетянешь, порвёшь!.. «И не вам, захожни, дикомыта переконать!» Когда он снова утвердил гусельки на колене, в ответ грянуло такое богатое и звонкое полногласие, что занялся дух. Светел победно вскинул голову… Во дела! Прежде этого мгновения он за недосугом даже не думал, какую песню сыграет. Что-нибудь этим гуслям привычное? Из того, что от Крыла слышал?.. «Да ну. Кметям не девичьими безделками тешиться стать…» Созвучья побежали одно за другим, выстраиваясь в напев. Зарокотали отзвуками далёких битв. Загудели лесными вершинами в бурю. Под беспросветным небосводом Клубится снегом темнота. А молодого воеводу Несёт дружина на щитах… Голос у Светела как был тележный, так и остался. Чёрного кобеля добела не отмоешь. Ильгра подняла руку перебить, раздумала. Гуляй оставил мять бедро, запустил пятерню в бороду. От дома отчего далёко, Чужую рать громя у стен, Он ранен был в бою жестоком И угодил во вражий плен. Так начались земные муки Страшней могильной черноты: Железом скованные руки, И боль, и ругань, и кнуты. «Атя! Слышишь ли? Вот она, твоя мудрость…» Светел во всё сердце рванулся к хмурому небу, откуда сквозь облака смотрел на него Жог Пенёк. Стянув кровавой тряпкой раны, Он молча вытерпел позор… Плелись цепные караваны Сквозь серый дождь – на рабский торг. А тучи плыли равнодушно За окоём, в родной предел… Но доживать рабом послушным Упрямый пленник не хотел. Не зная слова колдовского, Не разумея крепких чар, Он просто выломал оковы, Утёк с водой, уплыл как пар. Струны зазвенели рваным железом, упавшим на пол темницы. Такого восторженного наития Светел не познал даже в бою, когда под ледяными снарядами расседались щиты. Жёсткие стальные струны ранили пальцы, гусляр не замечал. Он шёл кромешными ночами, В туман и в лютую пургу, Когда с погоней за плечами, Когда один в глухом снегу. Но путь далёк, и тают силы, И всё медлительней шаги. И там, где мнился берег милый, Не различить уже ни зги. Со стороны купилища взялись подходить люди. Вагашата, приезжие торжане, кто-то из кайтаровичей… и, конечно, свои правобережники. Становились, слушали. Неужто сдаться у порога Так долго снившейся земли?.. Держись! Держись! Ещё немного. Холмы знакомые вдали. Чтоб им на плечи опереться, Дерись вперёд – осталось чуть. Терпи, надорванное сердце, Ещё успеешь отдохнуть… Под беспросветным небосводом Клубится снегом темнота. А молодого воеводу Несёт дружина на щитах. Светел ещё пробежался по струнам… замолчал. С пальцев капала кровь. Гусельный короб трепетал бесконечным послезвучанием, казалось, оно не то чтобы затихало – тянулось облачком ввысь, улетало, истаивало, как певчая душа игреца. Сеггар кашлянул. Спросил хрипло: – Ты эту песню где подцепил, парень? Её скоморох боговдохновенный поёт. – Ну… Пока Светел раздумывал, говорить ли при всех о Житой Росточи и Кербоге, подал голос Гуляй: – Слышь, гудила! «Крышку» умеешь? Ни о какой «Крышке» Опёнок понятия не имел, но в том ли беда! Какое не могу, какое не знаю! Чем невозможней, тем лакомей! Он изготовил гусли, ответил уверенно: – Напой, подхвачу. Только узнать, каковы певцы ходили в дружине, тот раз не довелось. Долетел крик, люди стали оглядываться, расступились… Прямо к Светелу со всех ног спешила Равдуша. – Ты что, околотень, удумал? – голосила она на бегу. – От рук отбоиш, горе моё горькое, что удумал-то, а?.. Добрые люди уже ей донесли – сын прямо нынче ладился с воинами уйти. Подбежав, Равдуша при всём народе схватила дитятко за ухо, принялась дёргать. Светел не вырывался. Стоял, глядел перед собой. Не слушал, как потешались торжане. В глазах воеводы отразилось нечто похожее на уважение. Равдуша вдруг всхлипнула. Перестала кричать. Опустила руку. – Мама… – сказал Светел. Повернулся, обнял её. Только тут заметил на пальцах липкие капли, пачкавшие мамину сряду. Равдуша уткнулась ему в грудь, расплакалась. Сколько было говорено о его судьбе, о дружине… когда-нибудь… когда курица петухом запоёт… И что… уже? Настал срок несбыточный? Сеггар вновь кашлянул. – Не спешила бы ты, государыня матерь, сына бранить… В это время из шатра послышался стон. Негромкий, страшный. Тотчас высунулся русоголовый парень: – Дядя Сеггар! Летень мечется!.. Кмети сразу ожили, зашевелились, будто им объявили о чём-то очень значительном. Сеггар покосился, принял решение: |